Итак, мы установили, что чистая мысль – это не абстрактная мысль о каком-нибудь предмете, а мысль беспредметная, являющаяся возможностью большей мысли. Я уже приводил вам как-то реплику Пруста в адрес Гюго, когда он, рассуждая об этом любимом им поэте, говорил: «Но, к сожалению, часто Гюго скорее мыслит, чем позволяет или дает нам мыслить». Под «дает мыслить» здесь имеется в виду некое лоно или конструкция, которая способна самопорождать множество себе же подобных состояний, размножаться ими. В свое время Кант эстетическое так и определял, кстати сказав, что эстетическая идея отличается вовсе не тем, что она дает возможность познать предмет, а тем, что она дает возможность породить множество сходных мыслей и идей.
Следовательно, выражение «чистая мысль» относится к способности мысли быть возможностью мысли. Чистой она называется потому, что мы имеем дело с чем-то ненаглядным, что нужно понимать не видя и что не имеет для себя никаких других оснований, кроме самого себя. Поэтому в качестве примера «абсолютного смысла» я и ссылался на понимание человеком смысла событий 1937 года. Разумеется, 1937 год – совершенно условная хронологическая метка; то, что произошло, – произошло вовсе не в 1937 году, это лишь знак, которым мы пользуемся для обозначения целой эпохи. Я говорил вам, что это хороший пример следующего закона: или мы понимаем – и не нуждаемся ни в каких доказательствах, и истина держится ни на чем, или не понимаем – и тогда никакие доказательства, никакие эмпирические аргументы не приведут нас к пониманию. Такие вещи мы испытываем даже на уровне чисто бытового понимания. Мы ведь твердо знаем, имеем четкий психологический опыт: нас понимают только тогда, когда уже понимали то, что мы высказываем. Повторяю, там, где нужно объясняться, – там невозможно понимание и не будет понимания, а там, где есть понимание, – не нужно объясняться и приводить эмпирические примеры и т.д., они – бесконечны.
Так вот, применим это к тем людям, которые не понимают смысл тоталитарного террора. Вам в ваших разговорах наверняка приходилось сталкиваться с тем, что есть миллион эмпирических причин, почему это происходит. Можно привести по этому поводу массу аргументов: из интересов государства, из окружения страны, которая проводила некий уникальный эксперимент, руководствуясь высшей необходимостью, и т.д. Законами истории можно оправдывать что угодно – все эти и подобные аргументы содержат в себе определенные факты, а аргумент есть ссылка на эти факты. В ответ на один аргумент вы приводите факты, являющиеся основой другого аргумента, и т.д. И я утверждаю, что этот спор будет бесконечен. Ибо , тот, кто понял, – уже понял. Поэтому, чтобы показаться вам милым и понятным или лояльным, я не могу изменить законы, по которым устроена наша сознательная жизнь, законы нашей души, законы того, как складываются структуры нашей души и нашей истории; ничего с этим не поделаешь.
В состоянии понимания – тот, кто понял, уже понял – это всегда обозначено символом; фактически символы – суть материальные носители ненаглядных и безосновных актов понимания, которые сами являются источником или матрицей, рождающей себе подобные состояния. Здесь происходит то же самое, что происходило в том сне Декарта, о котором я уже рассказывал. У Декарта мышление складывалось как продукт последовательного ряда медитаций, в том числе и в знаменитом сне 10 ноября 1626 года, когда злой ветер гнал его в сторону церкви. А церковь – символ добра во сне Декарта, тогда как ветер – зло. Это не ветер Бога данного момента, не Бога сейчас, а Бога прошлого, Бога детства, и это – движение по привычке души. Это несвободное, неспонтанное движение, тогда как истинные движения – только те, которые спонтанны и ничем другим не вынуждены – вот так, как наша истина. Ведь что такое истина? Истина – это ничем не вынужденное понимание.