Философские обители

Однако начиная с того времени герметика впадаёт в немилость. От неё отворачиваются даже её былые приверженцы, раздражённые своими неудачами. На алхимию обрушиваются со всех сторон, её престиж падает, общий энтузиазм угасает, отношение к ней резко меняется. Разглашение всей совокупности алхимических знаний, обучение им позволяет отступникам заявлять о ничтожестве алхимии — герметическая философия разбивается в пух и прах, при этом одновременно закладываются основы современной химии. Сетон, Венцеслав Лавиний из Моравии, Захарий и Парацельс, — по существу, единственные в XVI в. наследники египетской эзотерики, которую эпоха Ренессанса исказила и от которой затем отреклась. Здесь самое место воздать должное пылкому защитнику древнего учения, каким был Парацельс. Ярый апологет герметики заслуживает нашей вечной признательности за его пусть позднее, но смелое заступничество. Не принеся ожидаемых плодов, оно, тем не менее, послужило к его вящей славе.

Агония герметического искусства тянется до XVII в., после чего оно совсем сходит на нет, дав напоследок три мощных побега — это Ласкарис, президент парламента д'Эспанье, и таинственный Евгений Филалет, живая загадка — кто скрывался под этим именем, так и не было установлено.

IV. Алхимическая лаборатория из легенд

Шлейф тайн и загадок тянется за алхимией, которая, скрываясь за мистикой и чудесами, воскрешает в памяти прошлое с его легендами, рассказами об удивительных вещах, поразительными свидетельствами. Её своеобразные теории, странные рецепты, многовековая слава её великих мастеров, страстная борьба мнений, которую она возбуждает, благосклонность, которой она пользовалась в средневековье, трудные для понимания загадочные парадоксальные алхимические труды — всё это сегодня как бы создаёт атмосферу разреженности, источает аромат старины, который с течением веков приобретают пустые гробницы, увядшие цветы, покинутые жилища, пожелтелые листы пергамента.

Алхимик? Склонный к размышлениям старик с суровым выражением лица, увенчанный седыми волосами, бледный, измождённый, ни на кого не похожий представитель исчезнувшей породы людей, выходец из преданного забвению мира, упрямый затворник, сгорбившийся от учёных занятий, ночного бдения, беспрестанных опытов, настойчивого разгадывания загадок высшей науки. Таким представляется Философ воображению поэта и кисти художника.

Его лабораторию — подвал, келью или древний склеп — скупо озаряет унылый свет, сочащийся сквозь затянутое пыльной паутиной окно. Но именно здесь, в тишине постепенно зреет чудо. Неутомимая природа под бдительным присмотром человека, с помощью звёзд и милостью Божьей, трудится значительно интенсивнее, чем на воле, среди пропастей и скал. Работа потаённая, зачастую непосильная, неблагодарная, циклопическая работа кошмарного масштаба! И среди этого безмолвия (in pace) человек, учёный, для которого ничто больше не существует, внимательно и терпеливо наблюдает за последовательными стадиями Великого Делания…

По мере того как наши глаза привыкают к темноте, из сумрака выплывает, приобретая более чёткие очертания, великое множество предметов. Господи, куда мы попали? В логово Полифема, в пещеру Вулкана?

Рядом с нами, весь в пыли и окалине — потухший горн, двурогая наковальня, молот, щипцы, ножницы для резки металлов — здесь собран тяжёлый мощный инструментарий металлурга. В углу объёмистые книги в толстых железных переплётах — среди них сборники антифонов, осьмогласники, — скреплённых старыми свинцовыми пломбами, пепельного цвета манускрипты, разбросанные как попало гримуары, желтоватые тома, сплошь замусоленные и испещрённые заметками и формулами, запутывающими и разъясняющими комментариями. Пузатые, как монахи, колбы с опалесцирующими эмульсиями, сине-зелёными, цвета ржавчины и бледно-алыми жидкостями распространяют кисловатый затхлый запах, от которого першит в горле и щиплет в носу.

Над печью — навес, на нём — рядами необычные вытянутые сосуды с короткими трубками, герметично закрытые и залитые сверху воском; стеклянные колбы, низ которых отливает металлом, вытягивают хрупкие цилиндрические, расширяющиеся или утолщённые горлышки; зеленоватые перегонные кубы, реторты располагаются бок о бок с тиглями из рыжей обожжённой глины. В глубине вдоль каменного карниза — изящные стекловидные философские яйца в оплётках рядом с толстой массивной тыквой, так называемой prœgnans cucurbita[44].