Философские произведения

И все-таки я вовсе не раскаиваюсь в этом труде, если он столь многих людей побудил устремиться к истинному благочестию. Мне кажется, нет надобности всячески на меня нападать за то, что я мало соответствую своим увещеваниям. Прежде всего, искреннее желание стать благочестивым — это уже некое благочестие; и я полагаю, что не следует отвергать сердце, полное таких помыслов, даже если успех не всегда сопутствует попытке. Так надлежит поступать всегда в течение всей жизни. И если часто пробовать, то когда-нибудь наступит удача. Кто хорошо изучил дорогу, тот уже прошел добрую часть запутанного пути. Поэтому меня нисколько не трогают насмешки тех людей, которые пренебрегают этой книжечкой как недостаточно ученой и считают, что ее может написать любой начинающий, так как она ничего не говорит о скотистских вопросах — будто бы без них никакой учености и не существует. Пусть она будет не слишком острой, а всего только благочестивой. Пусть готовит не к палестре в Сорбонне, а всего только к христианскому смирению. Пусть она не споспешествует теологическому диспуту, а споспешествует всего только праведной жизни. Зачем толковать о том, о чем все толкуют? Кто сегодня не погружен в теологические вопросы? Разве в университетах чем-либо иным занимаются? Существует почти столько же комментариев к Книгам сентенций[96], сколько теологов! Каков предел, каково число обобщителей, мешающих и перемешивающих одно с другим, наподобие аптекарей, составляющих и переставляющих из новых вещей старые, из старых новые, из многих единое, а потом из единого многое? Как быть, чтобы груды такого рода томов, которые никто за всю жизнь не сможет прочесть, оказались для нас наставлением в том, как правильно жить? Это похоже на то, как если бы врач предписал страдающему от болезни прочитать книги Иакова[97], а также все им подобные; будто в них он узнает, как восстановить здоровье. Но его тем временем настигнет смерть, и не надо будет спешить к нему на помощь!

При такой скоротечности времени необходимо готовое и быстродействующее средство. Сколько томов дают предписания о покаянии, об исповеди, обетах, соблазнах и других бесчисленных вещах? И если они обсуждают все по отдельности, по отдельности все определяют так, как будто они не доверяют всем остальным умам, более того, они как будто не доверяют и доброте Христовой, когда ρητως[98] определяют, как и за какой поступок Он должен будет наградить или же наказать; к тому же они не соглашаются друг с другом и по нескольку раз неуверенно объясняют, если их спросят о чем-то поточнее. Столь велико разнообразие умов и обстоятельств! Более того, неужели у кого-нибудь найдется время перелистать такое великое множество книг, чтобы определить все правильно, все верно, да еще и истолковать это трезво и спокойно? И кто может носить с собой повсюду Аквинатову вторую часть второй части Суммы?[99] А жить достойно не возбраняется никому; Христос пожелал, чтобы это было всем легко доступно: не через непроходимые лабиринты диспутов, а через искреннюю веру, неподдельную любовь, которой сопутствует надежда, которая не постыжает.[100] Наконец, пусть этими великими томами занимаются великие раввины, и лучше, чтобы число последних было невелико. Тем не менее при всем этом надлежит заботиться о невежественной толпе, за которую умер Христос[101]. Тот, кто воспламеняет любовь к Нему, учит главному в христианском благочестии. Тот мудрый царь, наставляя сына истинной мудрости, тратит на увещевания ненамного меньше усилий, чем на обучение, — давая понять, что полюбить мудрость — значит почти обрести ее[102]. Позор ученым-правоведам и медикам, которые нарочно говорят, что их ремесло самое трудное, чтобы и доход был обильнее, и славы среди невежественных людей стало побольше; еще позорнее делать это в христианской философии. Более того, подобает поступать наоборот и говорить, что это дело весьма легкое и его всем можно объяснить. Мы должны стремиться не к тому, чтобы казаться учеными, а к тому, чтобы как можно больше людей склонить к христианской жизни.