Философские произведения

Я ведь слышу, как некоторые люди толкуют, будто наставления этой книжечки отчуждают от монашеской жизни, потому что они придают обрядам меньше значения, чем желают те, которые придают им его более чем слишком, а человеческим установлениям — немного. До такой степени нельзя ничего сказать неосмотрительно! Негодяи превратят это в клевету или же в повод для греха; едва ли безопасно честно напоминать о чем-либо. Если кто-нибудь высказывается против войны, которую мы ведем вот уже несколько столетий из-за вещей, ничтожней тех, за какие воевали язычники, то говорят, будто он заодно с теми, которые утверждают, что христиане не должны вести никаких войн. Мы объявляем еретиками авторов этого суждения, потому что неведомо, какой папа, кажется, одобрил войну. Ведь не называют того, кто вопреки учению Христа и апостолов зовет на войну, затеянную по какому угодно поводу. Если кто-нибудь напоминает, что воистину по-апостольски было бы обращать турок в свою веру скорее помощью Христовой, чем оружием, тотчас начинают подозревать, будто он учит, что никоим образом не следует усмирять турок, когда они нападают на христиан. Если кто-нибудь станет проповедовать апостольскую умеренность и скажет что-либо против современной роскоши, то не окажется недостатка в тех, которые объявят, что он споспешествуют эбионитам[127]. Если кто-нибудь начнет весьма настойчиво убеждать, что супругов больше должно соединять благочестие и душевное согласие, чем телесные объятия, и они должны так почитать чистоту брака, чтобы он как можно больше походил на девство, начнут подозревать, что он вместе с маркионитами[128] всякое соитие считают грязным. Если кто-нибудь напомнит, что из обсуждений, особенно теологических, следует устранить тщеславное стремление победить и отстоять свое, устранить театральное тщеславие, выставление на показ своих сил, то его несправедливо обвинят, будто он осуждает университеты вообще. Ведь и божественный Августин[129], напоминая, что следует бояться страсти к спорам, не осуждает диалектику, но указывает на ее вред, дабы избежать его.

Также если кто-нибудь станет числить превратное суждение толпы среди высших добродетелей — а это последнее дело — и, напротив, расценивать как тяжелейшие пороки то, что является самым малым злом, то его, наоборот, сразу позовут в суд. Скажут, будто он споспешествует порокам, среди которых предпочитает более тяжкий, или будто он осуждает добрые дела, которым противопоставляет другие, как более святые, подобно тому как если бы кто-нибудь напомнил, что лучше доверять добрым делам, чем епископским дарам; и не потому что он осуждает эти дары, но так как предпочитает то, что и соответствии с учением Христовым — вернее. А также если кто-нибудь напомнит, что вернее поступают те, которые дома заботятся о детях и о скромной жене, чем те, которые отправляются повидать Рим, Иерусалим или же Компостеллу, и те деньги, какие тратят на долгий и опасный путь, благочестивее издержать на добрых, настоящих бедняков: он не осуждает благочестивый порыв, но предпочитает ему то, что ближе к истинному благочестию.

Однако не только нашему времени свойственно осуждать некоторые грехи, как если бы они были единственные, притом что они хуже тех, которые мы с такой силой проклинаем; Августин[130] в своих посланиях жалуется на то, что в Африке священникам ставят в вину только распутство, а за грехи алчности и пьянства почти восхваляют. Мы трагическим образом преувеличивает проступок трижды, четырежды ужасающий — одними и теми же руками касаться тела Христова и тела блудницы. И нет недостатка в тех, которые излишне театрально смеют открыто утверждать, что вина уменьшается, если женщина имеет дело с неразумным животным, а не со священником. Кто отвергает их бесстыдство, тот не всегда споспешествует бесстыдным священникам, а напоминает, чтобы не пренебрегали тем, на что следует больше обращать внимания. Священник — это игрец, боец, головорез, он совсем неучен, полностью погружен в мирские дела, предан дурной покорности по отношению к дурным властителям; против него, который мирским образом обсуждает священные таинства, свидетельствует не только это. Священник — сикофант, который своим ядовитым языком и лживыми вымыслами терзает славу человека, нисколько этого не заслужившего, напротив, имеющего большие заслуги; почему же нам здесь не вопить: «О ужасное преступление! Не ты ли языком, напоенным ядом Тартара, не ты ли устами, уничтожающими невинного, берешь и истребляешь тело Того, Который умер и за нечестивцев?» На это зло мы до такой степени не обращаем внимания, что за это почти восхваляют тех, которые считают своим делом наиблагое благочестие! Те, которые открыто содержат дома сожительниц, заслуживают быть отвергнутыми. Кто станет это отрицать? Однако эта болезнь и Христу тоже ненавистна. Тот, кто предпочитает мед, не осуждает масла; и не одобряет лихорадку тот, кто напоминает, что безумия следует страшиться больше. Вовсе нелегко сказать, сколь сильно портят нравы такого рода превратные суждения.