Философские произведения

Такое стремление всех наук к сосредоточенности ик единству под знаменем чистого разума могло оказываться и действительно оказывалось неблагоприятным для обогащения наук положительными сведениями и для разработки каждой из них по особенной, свойственной ее содержанию методе. Но едва ли можно доказать, что это зло было условлено сущностию принципа, а не грубостию его применения. Единство и сосредоточенность есть бесспорное благо в каждом круге явлений, если оно не есть деспотизм и вредный для прогресса гнет всякой индивидуальной жизни. Какое, например, удивительное произведение создал Эвклид, последователь платонической философии, поставивший целию в своих στοιχεία построение так называемых пяти платонических тел1 и обработавший впервые геометрические сведения по абстрактно–рациональной методе, которая, говоря словами Платона, движется от понятий чрез понятия к понятиям, которая признает истину начала тожества или противоречия и смело полагается на силу непрямого доказательства. От Эвклида эта абстрактная метода, особенно один член ее, именно reductio ad absiirdutn, перешла к Архимеду2, который, кроме открытий н области математики, первый ри: и)нл абстрактные начала механики своими исследованиями о рычаге, центре тяжести и вообще о механических законах3. Итак, можно бы доказать, что кое–чем, и притом очень важным, мы обязаны тому централизующему влиянию, которое обнаруживала философия Платона на науки и благодаря которому потребность отвлечения и движения в общих понятиях господствовали над потребностию в наведении и в сведениях исторических и статистических. При этом нет нужды указывать на то, в каком союзе находились Кеплер и Ньютон с Эвклидом и Архимедом и как глубоко они были проникнуты требованиями рационального синтеза; нет нужды также напоминать, что великие гении всегда делают свои открытия сообразно с господствующей идеею о том, в чем состоит истинное знание и что в данном круге явлений должно быть, особенно изучаемо. Только из психологической ограниченности человеческого духа следует изъяснять то, что глубоко сознанная потребность единства и обобщения удовлетворяется насчет потребности обособления и своеобразного развития; и наоборот, когда делается господствующим последнее стремление, оно удовлетворяется так, что расторгаются самые дорогие союзы: каждый член готов забыть свой организм, каждая часть— свое целое. Но первые симптомы анархии, возникающей и умственном: мире от встречи несогласных между собою, перестающих понимать друг друга отдельных наук, опить рождают потребность науки о самих науках1 или о том, что должно быть для всех наук общее, единое, истинное. Умственное направление новейшего времени особенно1 глубоко характеризуется тем, что философия этого времени начала свое развитие не признанием истины чистого разума, но критикой чистого разума: Гениальное сочинение Канта, известное под этим именем, образует решительную противоположность с теми сосре дотейивавшими знания началами, которые, как сказано, господствовали от Платона до Лейбница включительно В следующих тезисах можно выразить всю яркость этой противоположности.

Платон. Только невидимая сверхчувственная сущность вещи познаваема.

Кант. Только видимое чувственное явление познаваемо.

Платон. Поле опыта есть область теней и грез (De rep.514476); только стремление разума и мир сверхчувственный есть стремление к свету знания.

Кант. Стремиться разумом в мир сверхчувственный значит стремиться в область теней и грез; а деятельность в области опыта есть стремление к свету знания.

Платон. Настоящее познание мы имеем, когда движемся мышлением от идей чрез идеи к идеям.

Кант. Настоящее познание мы имеем, когда движемся мышлением от воззрений чрез воззрения к воззрениям.

Платон, Познание существа человеческого духа, его бессмертия и высшего назначения заслуживает но преимуществу названия науки: это царь–наука.

К а н т. Это не наука, а формальная дисциплина, предостерегающая от бесплодных попыток утверждать что‑либо о существе человеческой души.

Платон. Познание истины возможно для чистого разума.

Кант. Познание истины невозможно ни для чистого разума, ни для разума, обогащенного опытами. Правда, что в последнем случае познание возможно; но это будет не познание истины, а только познание общегодное. НаукА возможна не в том смысле, чтобы нам была доступна самая истина ыо в том, что из начал разума и форм воззрения происходят всеобщие и необходимые суждения, το· есть годные для всякого опыта и, следовательно, для всякого человека. Наука имеет все условия для того, чтобы сообщать нам общегодные сведения, и ни одного условия для познания истины.

у Это удивительное учение примиряет Платона с Про гагором и Лейбница с Давидом Юмом, и оно‑то составляет душу нашей науки и нашей культуры. Оно. соответствует той социальной теории, которая надеется основать общественный быт и благо народов не на вечных законах справедливости, но на всеобщем личном согласии граждан.