Философские уроки счастья

Рене Декарт (1596 — 1650)

Он словно соткан из противоречий. Питомец иезуитского колледжа, где одной из главных наук было воспитание повиновения и единомыслия, писал: «Я стал таким философом, что презираю большую часть вещей, обычно уважаемых, и уважаю несколько других, которые люди не привыкли ценить». При этом всю жизнь боялся своих духовных наставников и опасался, нет ли в его трудах чего-нибудь такого, чего не одобрят эти «уважаемые люди».

Оживленный и веселый в кругу близких, он был молчалив и скучен в обществе. С коллегами — надменный и высокомерный, и потому отчитывал как мальчишек крупнейших ученых своего века. Сильных побаивался и не гнушался лести. Зная, что его письмо приятелю станет известно 23-летней шведской королеве, ученый высказывает в нем такую не очень научную мысль: «Особы высокого происхождения не нуждаются в достижении зрелого возраста, чтобы превзойти ученостью и добродетелью всех прочих людей». Провозгласил своим принципом сомнение, однако с обычной для него категоричностью определил место человеческой души в шишковидной железе лишь на том основании, что это единственный непарный орган в мозгу. Был твердо уверен, что сердце бьётся потому, что движется кровь, а не наоборот. Но математические труды Декарта настолько основательны, что мимо них не пройдет ни один школьник: ученый предложил прямоугольную систему координат; иксы, игреки и прочие привычные алгебраические обозначения — тоже его. Рационалист, он, однако, остерегался астрологов и всю жизнь скрывал точную дату рождения — 31 марта 1596 года.

Как он стал таким?

В поисках достоверного

Иезуитская школа Ла-Флеш нравилась и учителям, и родителям. Она была бесплатна и общедоступна. Если большинство тогдашних педагогов норовили — из лучших побуждений, конечно, — превратить школу в каторгу, то иезуиты больше заботились о здоровье. Занятия длились пять часов, причем половина — утром, половина — после обеда. Никаких домашних заданий, вместо них игры, фехтование, танцы. В центре внимания — классические языки, математика, а всё остальное охватывал один предмет с расплывчатым названием «эрудиция». Из него можно было узнать кое-что любопытное из истории, послушать о нравах разных народов, познакомиться с организацией военного дела у греков и римлян. Плюс невообразимая мешанина из пословиц, эпиграмм, мудрых изречений, советов по садоводству и тому подобных столь же полезных сведений. Всё это вполне годилось, чтобы при случае пустить пыль в глаза. Специально занимались развитием памяти, но учеников берегли, запрещая малышам учить более четырёх строк подряд, а старшеклассникам — более семи. Особенно налегали на красноречие и технику спора, цель которого заключалась не в поиске истины, а в победе.

В эту школу попал и десятилетний Рене. От рано умершей матери он унаследовал слабые лёгкие, сухой кашель и бледное лицо. Врачи повторяли: обречён. Но мальчик жил, что давало ему повод сомневаться не только в своем будущем, но и в прогнозах эскулапов. Зато плохое здоровье позволяло пользоваться льготами; он мог спать едва ли не до полудня и приходил только на вторую половину занятий.

Впрочем, иезуитская школа была вовсе не так безобидна, как может показаться. Недаром слово «иезуит» стало синонимом коварного и двуличного лицемера. Отметками и наградами в школе разжигали самолюбие, поощряли ханжей. Всё это не прошло бесследно, и уже покинув Ла-Флеш, Декарт нередко бывал неискренним, болезненно реагировал на критику, считая, что ему всего лишь завидуют.

Из школы выходили здоровые, жизнерадостные парни, привыкшие думать «как положено», специалисты по борьбе с ересями. Самостоятельная мысль не поощрялась. Читая по обязанности сочинения язычника, «собаки», настоящий иезуит должен был всем своим видом выражать презрение к прочитанному, для чего следовало по-собачьи почёсывать себя за ухом. Когда юный Декарт старался с помощью собственных рассуждений прийти к тем же выводам, что и автор, то это не одобрили: с попыток улучшить канон и начинаются ереси.

Здоровье не позволяло ему быть в общей колонне воспитанников, и образцовый иезуит из него не получился. Более того: школа совершила привычное для нас «чудо», и любознательный ученик почувствовал отвращение к наукам. Чтение и размышления помогли ему понять главное: когда науку делают не бескорыстно, то она перестаёт быть наукой, перестаёт давать правдивые ответы и превращается в схоластику.