Философские уроки счастья

В рассуждениях о морали Беркли слабее, чем в битвах с материей, и знатоки считают, что тут он не сказал ничего нового. Но, несмотря на это, некоторые мысли поборника религиозно-нравственного улучшения человеческого рода любопытны. Уничтожая материю, он убирал преграду между Богом и людьми. Когда все поймут, что Бог воздействует на нас непосредственно, видит злых и добрых, находится рядом с ними и охраняет, — то род людской станет благоразумнее.

Это благоразумие у Беркли сводится к смирению и консерватизму вперемешку с размышлениями о творце и о наших земных обязанностях. Прогрессивные представления о том, что жизнь одна и Бога нет, не делают человека лучше и не располагают к заботам друг о друге. И это бы ещё полбеды — истина есть истина, и неважно, полезна она кому-нибудь или нет. Беда в том, что такие представления — всего лишь заблуждения, которые навязывают народу недобросовестные мыслители. Их Беркли называет мелкими философами, потому что они «умаляют все наиболее ценные предметы, мысли, взгляды людей; <…> человеческую природу они ограничивают и низводят к узкому и низменному стандарту животной жизни и сулят нам лишь ничтожный отрезок времени вместо бессмертия». Такие рассуждения — лишь признак ограниченности людей, не привыкших думать. Вместо того чтобы безоговорочно подчиняться властям, они норовят исправлять законы.

Философ уверен, что не дело граждан выяснять, что полезно обществу, а что нет: «Ничто не есть закон только потому, что оно ведёт к общественному благу, но закон является таковым потому, что так предписано Божьей волей». Сиюминутными неприятностями следует пренебречь ради будущего блаженства. Ещё в юношеских тетрадях Беркли писал, что тот, кто не стремится к вечному счастью, наверное, сомневается в грядущем суде. Тут мыслитель и вправду неоригинален. Зато у него нет противоречия между его консерватизмом, верой и философией.

Он вовсе не демократ, и во главе нации видит монарха, которого, в отличие от президента, менять нельзя. Конечно, с государем может не повезти и на его месте окажется тиран. Зато верховная власть освящена Богом, а это хороший залог стабильности государства. И не надо ничего менять: «Предоставьте нам и нашим слугам остаться при том образе мыслей, который установлен нашими законами». Ведь у простолюдинов, по Беркли, вместо разума — обычаи и манеры, поэтому задача заключается лишь в том, чтобы то и другое было разумным.

Но неужто в мире всё так прекрасно, что дело только за благонравием? Беркли отвечает и на это. Его теодицея — оправдание Бога в отношении допускаемого им зла на земле — такова. Зла в мире нет, а то, что мы называем злом — всего лишь результат действий законов природы. Не следует применять к творцу наши мерки здравого смысла. Надо не судить всевышнего, а подняться до понимания взаимосвязи всех явлений, а также выяснить, зачем мы пришли в этот мир. Тогда станет очевидным, что вещи, которые нам не нравятся, — вовсе не зло, и направлены они на благие цели. И вообще, рассуждая о Боге, следует соблюдать известную осторожность насчёт собственных познаний. Не надо, к примеру, обольщаться успехами естествознания, потому что мы не можем утверждать, что творец намерен всегда действовать по одним и тем же правилам.

Иначе говоря, возможны чудеса. Но зачем Богу усложнять мир? Ну вот, снова мы со своими «зачем»… Рассуждать о целесообразности божественных действий — задача для человека непосильная. В конце концов, Бог вообще мог бы обойтись безо всяких правил, полагаясь лишь на собственную волю, но он почему-то предпочёл действовать по законам механики…

Как видим, Беркли не уходил от острых вопросов и старался находить на них ответы. Ну, а как должен жить человек в перерывах между размышлениями о Боге и долге? К этому, собственно, и сводится пафос трудов философа. Беркли задаёт встречный вопрос экономического свойства: разве действительная цель и задача людей не богатство? Причём источник его — не земля и даже не деньги, а труд. Так считал епископ за сорок лет до выхода книги Адама Смита «Богатство народов», то есть задолго до рождения английской классической политэкономии.

Как же заставить людей работать? Беркли выбирает самый верный путь: не принуждение, а личная заинтересованность, к которой ведёт развитие потребностей. Если бы крестьяне привыкли питаться говядиной и обуваться, разве не стали бы они более прилежными, задаёт философ риторический вопрос. Впрочем, говядиной можно соблазнить не каждого, и потому всегда были и будут бродяги и нищие, так сказать, по призванию (те, кто оказался в таком положении поневоле, не в счёт). Для них Беркли предлагает «принудительные работные дома» — исправительные колонии, по-нашему. И снова спрашивает: разве временное рабство не лучшее лекарство от лености и нищенства?

Философ-идеалист твёрдо стоял на земле, когда речь шла о сугубо земных делах.

Вечны ли истины?