Философские уроки счастья

Франсуа-Мари Вольтер (1694 — 1778)

Его, вождя французских просветителей, «главу философов», называли также отцом лжи. А как ещё называть человека, который о своей «Орлеанской девственнице», где он спустил святую Жанну с небес на землю, отозвался так: «Что за гнусную рапсодию, полную прескверных стихов, приписывают мне?» Автором богохульной поэмы «За и против» объявил покойного аббата Шолье. Церковники догадывались, конечно, чьих рук это дело, но доказать ничего не могли. А «Кандид»? «Я, наконец, прочёл „Кандида“. Нужно потерять разум, чтобы приписать мне подобную нелепицу». Это уже не просто ложь, а с подробностями, убедительная. Он что, забыл, что блаженны чистые сердцем? Ах, да, он же заявил, что он не христианин… К концу жизни у этого борца с фанатизмом накопилось около полутора сотен псевдонимов. Вера Засулич, которая спустя сто лет после смерти Вольтера в открытую пальнула в градоначальника, не одобряла такого низкого притворства. Ей ближе была позиция партийного манифеста: «Коммунисты считают презренным делом скрывать свои взгляды и намерения». Но Вольтеру, питомцу иезуитского колледжа, по душе более безопасная тактика: «Смело и сильно говорите то, что у вас на сердце. Бейте, но прячьте вашу руку». Разрушая храм фанатизма, философ не хотел подобно Самсону пасть под его развалинами и потому смотрел на ложь как на одно из орудий борьбы. Плохо, когда она служит злу, но если ведёт к добру, то что же вам не нравится?

Да и с другой стороны посмотреть: лгать, отрекаясь от своего произведения, — конечно, некрасиво и неблагородно. Ну, а если сажать в тюрьму за стихи — это закон, то можно ли требовать от добродетельного гражданина, чтобы он был послушен такому закону? Сократ жил честно, но заплатил за это жизнью. «Смейте думать сами!» — призывал Вольтер и платил за это право своей репутацией в глазах тех, кто больше дела ценил «безумство храбрых». Он был готов к тому, что всем не угодишь. Однажды с горечью заметил, что самое большое несчастье для писателя — когда его судят дураки…

Прыжки на одной ноге

Ребенок был так хил, что крестины откладывали много месяцев подряд. С годами он слегка окреп, но всё же имел повод сказать: «Всегда одной ногой в гробу, другой — выделывая прыжки». Его отец, преуспевающий чиновник казначейства, был склонен к вольнодумству, и в доме собиралась довольно пёстрая публика: острый на язык поэт Буало, престарелая Нинон де Ланкло, некогда знаменитая куртизанка… Малыш, которого в честь отца и матери назвали Франсуа Мари, напевал модные непечатные песенки, а в семь лет и сам пробовал рифмовать в том же духе.

Когда юноша окончил иезуитский колледж, то тепло вспоминал тамошних монахов, старавшихся приохотить питомцев к наукам и добродетели. Что касается наук, то Франсуа ничему больше учиться не хотел: он решил стать писателем. Отец не без оснований полагал, что с такими настроениями сын превратится в обузу для родственников и настоял, чтобы будущий литератор поступил в школу правоведения. Но трудно учиться из-под палки. «Жить в тоске, петь лишь по обязанности для меня значит — не жить», — грустил Франсуа. А что для него значило — жить?

Соображениями на эту тему молодой человек поделился в письме некой мадам Ж.: «Удовольствие есть предмет, долг и цель всех разумных существ». Разговорам о загробном блаженстве он предпочитает земной рай, тем более, что «любовники существовали прежде, чем в мире появились христиане». Если же говорить о литературе, то она началась с язвительных сатир на самого герцога Орлеанского, дядю Людовика XV. Ясно, что добром это кончиться не могло, и через год поэт оказался в Бастилии. К счастью, во времена этого Людовика, известного своей легкомысленной фразой «после нас хоть потоп», к диссидентам относились несерьёзно. В Бастилии Франсуа читает Гомера и Вергилия, строит творческие планы. Заодно просит друзей принести ему два индийских платка — один для головы, другой для шеи, а также ночной чепец и помаду… Через год преступник вышел из этой славной тюрьмы более авторитетным человеком, чем туда попал. Да и планы его стали посерьёзнее: эпикурейские дела отошли на второй план, и писатель теперь протестует против тирании, защищает законность.