Философский постгуманизм

Несмотря на значение идей Агамбена, которые пошатнули внеисторическое понятие человека, поскольку позволили подчеркнуть его процессуальное конституирование, применение термина «машина», возможно, указывает на разрыв связи между осуществлением гуманизации и субъективностями, которые определяли основные условия такого процесса[150]. «Антропологическая машина» напоминает некий нейтральный аппарат, который утратил человеческую телесность. Как подчеркивает Джудит Батлер в работе «Разбор гендера» [Butler, 2004]: «Если гендер – это своего рода дело, постоянная деятельность, исполняемая в том числе невольно и бессознательно, это не значит, что она является автоматической или механической» [Ibid., p. 1]. Мы можем опереться на предложенную Батлер трактовку социальной перформативности гендера, чтобы подойти к процессу гуманизации и критически проанализировать понятие антропологической машины, которое, возможно, наводит на мысль о механической и/или автоматической деятельности. Кроме того, риск утраты телесности, который создается этим понятием, вместе с последующей утратой биологического наследия – вещи далеко не невинные. По этой причине мы скорее будем использовать термин «гуманизация», который предполагает наличие агентов-людей, поскольку из него вытекает вопрос: «кто» «кого» гуманизирует? Гуманизация – процесс телесный; более того, телесность подобного процесса является всецело человеческой (нечеловеческие животные и машины пока еще не могут участвовать в переопределении человека в качестве агентов). Прежде чем двинуться дальше, мы должны прояснить то, что мы не пытаемся утвердить абсолютную противоположность субъектов и объектов как участников такого процесса, угнетателей и угнетенных, поскольку и те и другие задействованы в одном и том же культурном аппарате: как указал Мишель Фуко в своей работе «Надзирать и наказывать» [Фуко, 1999], власть не приобретается, она является тактической и стратегической[151]. Мы, скорее, хотим подчеркнуть, что понятие «машины» само вводит в заблуждение, поскольку, с одной стороны, устраняет телесные качества, а с другой – дегуманизирует весь процесс, ведь оно опирается на наследие таких представлений, как противопоставление человека и машины, которое, в свою очередь, отсылает к ряду других оппозиций, таких как мужчина/женщина, белое/черное, западное/восточное.

В историческом процессе гуманизации человека животное полагалось не столько в качестве антитезы «человека», сколько как один из градиентов в иерархии, составляющей обширный спектр «человеческих других» между животным и человеком, к числу которых можно было относить женщин, небелых, квиров, «фриков». Агамбен указывает на этот момент, заявляя: «Она [антропологическая машина] функционирует, как мы уже видели, исключая уже-человеческое, как (еще) не-человеческое, т. е. анимализируя человека, когда выделяет не-человеческое в человеке» [Агамбен, 2012, c. 49]. Чуть далее он представляет еврея в качестве «не-человека, произведенного человеком» [Там же, с. 50], тогда как концентрационные лагеря понимаются им как «безжалостная и чудовищная попытка решить вопрос о различении человеческого и нечеловеческого» [Там же, с. 33]. Это весьма убедительный пример нечеловеческого в человеке, но он, как мы увидим в следующем разделе, не исчерпывает его критического описания нечеловеческого, «произведенного человеком». Во всем этом тексте ни разу не упоминается об исключении антропологической машиной женщин; нет ссылок на какую-либо феминистскую критику инаковости. Подобный пропуск, учитывая вклад феминистских теоретиков в политическое и онтологическое осмысление «Другого», на которое мы уже указали, особенно значим. Невнимание к феминистской позиции проявляется и в некритическом применении языка, который не является гендерно-нейтральным, поскольку в нем местоимение «он» используется без разбора как нейтральный субъект, тогда как словом «человек» («мужчина»)[152] обозначается человечество как таковое[153]. Но в то же время, раз у Агамбена можно найти много ценных для нас идей, быть может, стоит закрыть на это глаза и посчитать подобный языковой недосмотр малозначительным? Иными словами: «настолько» ли важен язык в формулировке философских концепций? Чтобы ответить на этот вопрос, мы откроем скобку, которая применима не только к Агамбену, но и к другим философам, которых мы цитируем в этой книге.