Философский словарь

Сознание – это своего рода отношение себя к себе, но не имеющее ничего общего ни с адекватностью (не всякое сознание есть знание; бывает и ложное сознание), ни с тождественностью (иметь самосознание – не то же самое, что быть собой), ни с инаковостью (сознание существует только для себя). Попробуем сказать, что сознание – это присутствие в себе духа или души, своего рода мысли, способной к самоосмыслению. Это знание, отдающее себе отчет в том, что оно знает; это вера, не сомневающаяся в себе; это ощущение или чувство, понимающее, что именно ощущается или чувствуется. Всякое сознание предполагает некую двойственность. «Сознание означает знание вместе с чем-то еще, – указывает Мен де Биран, – знание себя и знание чего-то другого». От этого отталкиваются и феноменологи, формулируя свою идею интенциональности, получившую выражение в знаменитом определении, предложенном Сартром: «Сознание есть такое бытие, для которого в самом его бытии встает вопрос о бытии в той мере, в какой это бытие предполагает какое-либо иное бытие» («Бытие и ничто», Введение). Иными словами, я не могу осознать вот это дерево или вот эту идею без того, чтобы в моем сознании не зародилось хотя бы смутное сознание того, что я их осознаю. Это не значит, что всякое сознание рефлексивно, если под этим понимать, что сознание непременно должно эксплицитно воспринимать самое себя как объект. Это значит скорее, что для сознания тот или иной объект может существовать только при условии, что само сознание существует для себя. Сознание – что-то вроде окна, которое способно открываться в мир, только оглядев себя. Вот почему не бывает абсолютного сознания, и всякое сознание есть размышление. Когда я смотрю на дерево, что я вижу: дерево или свое видение дерева?

Сократическая Любовь (Так Называемая) (Amour Nomm'e Socratique)

Вольтер в своем «Словаре», объясняя, что сократической принято называть гомосексуальную любовь, т. е. любовь мужчины к мужчине, оговаривает, что применение эпитета «сократический» в данном случае следует считать недоразумением. Вольтер выступал категорически против гомосексуальной любви, видя в ней «порок, который, стань он всеобщим, привел бы к уничтожению человеческого рода, и гнусное преступление против природы». Таким образом, перед нами два упрека, каждый из которых заслуживает отдельного рассмотрения.

Первый их них можно было бы сформулировать в почти кантианском виде. Гомосексуальность не может быть универсальным явлением, ибо в том случае, если сексуальные отношения людей станут исключительно гомосексуальными, это приведет к исчезновению человека как вида, а следовательно, и к исчезновению самой гомосексуальности. Однако такие явления, как ложь, самоубийство или целомудрие, так же не являются универсальными, из чего отнюдь не следует, что они всегда безнравственны. Кант, у которого не было детей и который, возможно, так и умер девственником, наверное, знал, о чем говорит. Нет ли здесь противоречия? Может быть, и нет: по Канту, непротиворечиво универсальный характер должна носить максима действия, а отнюдь не само действие. Почему бы в таком случае не признать справедливость следующей максимы: «Я волен вступать в любовные отношения с любым взрослым партнером при условии его согласия и независимо от его пола»? Это, впрочем, не мешает Канту решительно осуждать гомосексуальность наряду с мастурбацией и свободой половых отношений («Метафизика нравов», часть I, § 24; часть II, §§ 5–7). Лично я подозреваю, что универсальность здесь вообще ни при чем, а резко отрицательное отношение к гомосексуальности, что у Вольтера, что у Канта, скорее объясняется не рациональными причинами, а состоянием нравов тогдашнего общества (т. е. частными факторами). Насколько это справедливо по отношению к нам? Полагаю, полностью справедливо. Тот факт, что на протяжении последних двух столетий мы стали гораздо более терпимыми и открытыми, еще не значит, что мы стали умнее и Вольтера, и Канта. Но никто на свете не заставит меня отказаться признать, что мы все же достигли некоторого прогресса – вокруг нас стало немножко меньше ненависти, презрения и чрезмерной стыдливости.

Второй аргумент выглядит еще более слабым. Что значит преступление против природы? Я не вижу здесь вообще никакого смысла. Как что-то, существующее в природе, может быть направлено против природы? Но даже если бы это было возможно, вопрос о нравственности или безнравственности гомосексуальности по-прежнему остается открытым. Ведь целомудрие с точки зрения природы так же преступно. Значит ли это, что целомудрие безнравственно? С другой стороны, нет ничего более естественного, чем эгоизм. Но разве это причина, чтобы возносить эгоизм в разряд добродетели?