Философское мировоззрение Гёте

Жизнь Гёте — своего рода Ars Magna в конкретном воплощении, чистейшая логика противоречий. Сплошная рябь модификаций и трансформаций; что ни миг, то новая грань, порой вопиюще противоречащая смежной. «Как часто, — пишет о Гёте друг его юности Штольберг, — видел я его на протяжении какой-нибудь четверти часа то млеющим, то бешеным». Следует иметь в виду: противоречие в гётевском контексте прочитываемо отнюдь не в негативном смысле. Оно — не упрек и не уличение, хотя стереотип его равносилен именно упреку. Мы говорим о ком-нибудь: «Он потонул в противоречиях», что значит: его дело гиблое; но вот этим «кто-нибудь» оказывается Гёте и отвечает нам на наш упрек: «Для того ли я дожил до 80-ти лет, чтобы думать всегда одно и то же? Напротив, я стремлюсь каждый день думать по-другому, по-новому, чтобы не стать скучным. Всегда нужно меняться, обновляться, омолаживаться, чтобы не закоснеть». Подумаем: гиблым ли было дело Гёте? Наша логика, по остроумному замечанию одного французского философа, — логика твердых тел; логически мы мыслим ставшее, стабильное, раздельное; соприкосновение рассудка с органическим вызывает логический шок; противоречия выглядят нам гиблым делом, поскольку сама жизнь мыслится нами в серии гладких тавтологий. Но случай Гёте требует иной логики: сплошной, текучей, гибкой, гераклитической; логики противоречия требует случай Гёте — не вколачивания живой мимики явления в «испанские сапоги» понятий, а оформления понятий сообразно ритму жизни. «Сумма нашего существования, — говорит он в «Годах учения», — никогда не делится на разум без остатка; всегда остается странная дробь». Эта «странная дробь» и составляет уникальнейший спецификум всякой жизни; она — дразнящий неухватчивый солнечный зайчик, посрамляющий логические капканы. Разве не к этим капканам обращены танцующие строки Гёте:

Und so spalt ich mich, ihr Lieben,
Und bin immerfort der Eine[4]

Одно, единство и есть «странная дробь» гётевской жизни. Части ее суть различные модификации личности Гёте: поэт, романист, естествоиспытатель, философ, критик, путешественник, политик, организатор, администратор, эротик, ироник, физиогномист, море противоречий. Как, в самом деле, совместить неутомимого труженика Гёте, считающего деятельность первой и последней истиной в человеке, Гёте, дедуцирующего из деятельности реальное бессмертие («Ибо если я до конца жизни работаю, то природа обязана отвести мне другую форму существования, когда моя нынешняя форма не может уже вмещать мой дух»), со следующим свидетельством Шиллера: «Достойно сожаления, что Гёте дает такую волю своему бездельничанью и ни на чем не сосредотачивается энергично»? Или — как совместить эти изумительные строки из «Тассо»:

Там где немеет в муках человек,
Мне дал Господь поведать, как я стражду, —

(перевод В. Левика)

строки, спасшие поэта сорок лет спустя в «Мариенбадской элегии», — с холодной отповедью, данной господином министром Саксен-Веймарского герцогства одному начинающему литератору: «О страдании в искусстве не может быть и речи»? «Злым человеком с добрым сердцем» видится он одной из своих подруг. Кнебель в 1780 г. характеризует его как «странную помесь из героя и комедианта». «Из одного глаза глядит у него ангел, из другого — дьявол, и речь его — глубокая ирония над всеми делами человеческими», свидетельствует Эрнст фон Пфюль (будущий прусский военный министр, как-никак). Формула личности Гёте — двуполярность, между полюсами которой и развертывается нескончаемая проблема его жизни и мировоззрения: «странная дробь», зеноновская черепаха, третье межбровное око, уравновешивающее ангелодьявольскую антиномию глаз в фокусе единства и полноты.

Есть прекрасная древняя притча. Однажды Будда знойным летним днем проходил через луг, и тогда к нему сбежались миллионы дев, чтобы подержать зонтик над его головой. На мгновение Будда растерялся; он не знал, как ему быть: ведь предпочти он зонтик одной, обиделись бы остальные. И тогда он сразу принял решение: он превратил себя в миллионы Будд и воспользовался зонтиком каждой, причем каждой из дев казалось, что под ее зонтом настоящий Будда. Они не ошиблись: под каждым зонтом стоял настоящий Будда, и, пожалуй, именно здесь и пережил он высшее единство. Эта притча вполне в духе Гёте; можно было бы без колебаний вписать ее в «Размышления в духе странников» из «Годов странствий».

«Так, милые мои, делюсь я на части и всегда остаюсь одним».