Для искусственных вещей этой целью является применение, для которого они разработаны; для естественных вещей – раскрытие своих возможностей. Эта цель направляет естественное существо через разные стадии его роста к зрелости.
Для того чтобы показать, как эти положения применяются к искусственной вещи, удобным примером будет мой письменный стол. Он сделан из дерева. Дерево – его материальная «причина», его вещество. Аристотель, когда ему понадобилось слово, чтобы назвать такой материал-вещество, придал новое, более широкое значение слову «хюле», которое по-гречески означает «деловая древесина», то есть бревна или пиломатериалы. У моего стола есть четыре ножки, прямоугольная крышка и ящики. Это – формальная «причина» – структура, которую может передавать план-чертеж. Чтобы дерево приняло такую форму, нужна была действенная «причина»; в нашем случае создателем этого стола был столяр.
Причиной, по которой столяр сделал своего рода оттиск контура-формы в древесине-материале, было намерение сделать то, что служит определенной цели. Письменные столы существуют для того, чтобы быть хранилищем для бумаг, поверхностью, на которой пишут, и опорой для пишущих машинок. Это – конечная «причина» стола, его цель.
Описание с помощью четырех «причин» естественной вещи будет иметь несколько значительных отличий от того, которое приведено выше. Опишем, например, Джейсона, кота нашей семьи, который сейчас находится под моим столом16. Во-первых, у Джейсона материальная «причина» – вещество, из которого он создан, – гораздо сложнее: это система органов, а не просто набор расположенных определенным образом досок. Во-вторых, образец, воплощением которого он является, или его формальная «причина», – не план, а вид – разновидность вещей, которые мы обнаруживаем в природе: Джейсон – кот. По мнению Аристотеля, существует ограниченное количество таких «природных разновидностей», и каждое индивидуальное существо относится к одной из них. В-третьих, действенной «причиной» Джейсона были родители: он был рожден, а не изготовлен. И эти родители были существами того же вида: они тоже были кошками. И последнее: конечная «причина» Джейсона, его цель – не в том, чтобы служить моим целям. У него есть внутренняя природа, которая направляет его рост так, чтобы он вырос во взрослое существо вида кошка. Это дорастание Джейсона до зрелости происходит в несколько этапов: он учится видеть, ходить, бегать, хватать предметы лапами, то есть развивается так, как всегда развиваются кошки. Вид одновременно и разновидность вещей, экземпляром которой является Джейсон, и идеальный экземпляр этой разновидности, которым он старается стать.
То, что у животного и искусственного предмета, например письменного стола, структура причинно-следственных связей не одинакова, понять легко. Но труднее понять, что это различие структур существует между всеми естественными и всеми искусственными вещами вообще. Например, глыба мрамора – естественная вещь, звезда или планета – тоже, но ни у одной из этих трех вещей ее существование не направлено к определенной цели так явно, как направлена к цели жизнь животного. Аристотель, однако, считал (мы это обнаружим у него), что даже на уровне камней и на уровне звезд прослеживается склонность природы стремиться к определенной цели. Он разработал свою философию природы сначала на материале биологии, потом распространил ее на химию и астрономию. Таким образом, приведенный выше пример ясно показывает, в чем Аристотель применял свои причины к природному иначе, чем к искусственно созданному. И философия, и естественные науки занимаются выявлением «причин» вещей во всех четырех значениях слова «причина». По сути дела, тем же занимаются художественная критика и анализ языка, хотя эти две дисциплины исследуют «вещи» из другой области17.
Это представление об отличающихся одна от другой разновидностях вещей заставило Аристотеля ввести в его философию несколько важнейших различий. До него мыслители не только имели склонность выбирать лишь одну из причин на роль полноценного объяснения, но также отличались склонностью из всего многообразия вещей обращать внимание лишь на одну разновидность – ту, которую легче всего объяснить выбранной этими мыслителями причиной. Так, милетцы не занимались формами и числами, которые реальны, но не являются физическими объектами; пифагорейцы же проявляли сколонность забывать о тех свойствах, которые отличают естественные вещи от математических абстракций. Аристотель обнаружил, что эта тенденция сохранилась у атомистов и платоников.