Философы от мира сего. Великие экономические мыслители: их жизнь, эпоха и идеи

А значит, когда один инвестиционный проект умирает, нет никакой гарантии, что образовавшуюся брешь будет чем заткнуть. Если будет — если инвестиционные расходы лишь изменят структуру, не потеряв в объеме, — экономика продолжит свое безмятежное плавание. Но если не каждая потеря в инвестиционных рядах может быть восполнена, экономику ожидает спад.

Рассуждая о присущей системе уязвимости, Кейнс писал:

Древний Египет был вдвойне счастлив и, несомненно, был обязан своим сказочным богатством тому, что в нем развивалось два таких вида деятельности, как сооружение пирамид и добыча благородных металлов, плоды этой деятельности не могли непосредственно удовлетворить нужды человека и не использовались для потребления, а следовательно, и по мере увеличения изобилия они не утрачивали своей ценности. В Средние века строили соборы и служили панихиды. Две пирамиды, как и две панихиды по усопшим, вдвое лучше, чем одна; в случае с двумя железными дорогами от Лондона до Йорка это не так[252].

В конце концов, перед нами возникал мрачный диагноз, поставленный "Общей теорией…"

Во-первых, находящаяся в депрессии экономика может оставаться в таком положении. И экономический механизм, что позволял ей выбираться из данного состояния, не является врожденным. "Равновесие" вполне может сосуществовать с безработицей, и безработицей массовой.

Во-вторых, процветание зависит от инвестиций. Если бы расходы предпринимателей на новое оборудование упали, в действие пришла бы сжимающаяся спираль. Спираль развития активизируется лишь в том случае, если бизнес увеличит инвестиционные расходы.

И в-третьих, на инвестиции нельзя полагаться как на приводное колесо экономики. В сердце капитализма лежит неопределенность, а не уверенность. Хотя предприниматели не были в этом виноваты, системе постоянно грозило пресыщение, а пресыщение сулило экономический крах.

Что и говорить, подобная перспектива не давала поводов для оптимизма. Но Кейнс не был бы самим собой, удовлетворись он поставленным достаточно неутешительным диагнозом. Несмотря на наполняющие ее страницы невеселые пророчества, "Общая теория…" не задумывалась как смертный приговор. Напротив, она давала надежду и даже предлагала лекарство.

По правде сказать, курс лечения начался еще до того, как рецепт был обнародован; лекарство пошло в ход еще тогда, когда сами доктора не знали с уверенностью, к чему приведет его использование. За сто дней "Нового курса" было принято множество законодательных актов, скопившихся за время двадцатилетней апатии государства. Эти законы должны были поднять моральный дух и настроение недовольного народа. Но вернуть пациенту жизненные силы должен был не пакет социальных законопроектов. Тонизирующим средством послужило кое-что другое: намеренное увеличение государственных расходов с целью стимулирования экономики.

Все началось с временных гарантий трудоустройства. В какой-то момент безработица достигла уровня, требовавшего государственного вмешательства хотя бы из политических соображений, — не будем забывать, что в то время Дирборн охватили волнения, измученные люди шли маршем на Вашингтон, целые семьи заселяли муниципальные мусоросжигательные станции в поисках тепла и даже пытались отыскать еду в содержимом мусоровозов. Помощь была необходима. Она началась еще при Гувере; при Рузвельте гарантии трудоустройства уступили место найму людей в качестве дворников, а затем и созданию рабочих мест посредством строительных проектов. Вдруг, словно неожиданно для себя самого, государство стало важнейшим инвестором, щедро вкладывая деньги в дороги, дамбы, зрительные залы, аэродромы, порты и жилищное строительство.