Философы от мира сего. Великие экономические мыслители: их жизнь, эпоха и идеи

С подобным развитием событий приходилось смириться даже Марксу и Энгельсу."Английский пролетариат фактически все более и более обуржуазивается, — досадовал Энгельс в письме к другу, — так что эта самая буржуазная из всех наций хочет, по-видимому, довести дело в конце концов до того, чтобы иметь буржуазную аристократию и буржуазный пролетариат рядом с буржуазией"[139].

Вывод налицо: Маркс начал приветствовать грядущее крушение слишком рано. Конечно, его преданные почитатели утешали себя тем, что"неизбежное" останется неизбежным и неблагоприятное развитие событий на протяжении нескольких десятков лет не способно изменить направление марша истории. А вот наблюдателям-немарксистам великий викторианский подъем говорил совсем о другом. Перспективы нашего мира позволяли заглядывать в будущее с надеждой, и зловещие предсказания оригиналов вроде Маркса в этой обстановке казались бредом недовольного всем радикала. В итоге сконструированная Марксом интеллектуальная бомба разорвалась почти беззвучно; вместо шквала возражений он наткнулся на непреодолимую стену молчания.

Случилась необычная вещь: экономика перестала быть постоянно разрастающимся набором взглядов на мир — и философа, и биржевого игрока, и революционера, — теперь ее целью уже не было освещение того пути, что избирает общество. Теперь она стала уделом ученых; и если ранние экономисты стремились осветить весь мир маяками своих открытий, то этим было довольно одного, но яркого луча.

На то была своя причина. Как мы уже видели, паруса экономики в викторианской Англии надувал ветер прогресса и оптимизма, давший о себе знать в конце XIX века. В воздухе висело ощущение постоянного улучшения, и вполне понятно, что поводов для обеспокоенных расспросов о цели путешествия становилось все меньше. Именно в этой обстановке и родилась целая плеяда просветителей — тех людей, кто изучал строение системы вплоть до последнего винтика, но не отпускал комментариев о ее нынешнем состоянии или грядущей судьбе. На первые роли в экономической науке вышли ученые. Их вклад в ее развитие очень важен, но язык не поворачивается назвать его жизненно важным. Ибо такие люди, как Альфред Маршалл, Стэнли Джевонс, Джон Бейтс Кларк, а также сотрудники процветавших вокруг них факультетов считали, что волки в экономическом мире уже перевелись, а значит, отпала необходимость обсуждать вопросы жизни и смерти. Отныне мир населяли очень приятные, пусть и воображаемые овцы.

Самое точное схематическое изображение этих овечек можно найти в небольшом томике под названием"Математическая психология", увидевшем свет в 1881 году, всего за два года до смерти Маркса. Его автор — странный, чуравшийся людей профессор Фрэнсис Исидро Эджуорт, племянник той самой Марии Эджуорт, что когда-то играла в шарады с Рикардо, — был хоть и не самым выдающимся мыслителем, но типичным представителем этой породы людей.

Без всяких сомнений, Эджуорт был талантливым ученым. Когда на итоговых испытаниях в Оксфорде ему был задан особенно заковыристый вопрос, он поинтересовался у экзаменаторов,"стоит ли ему отвечать коротко или обстоятельно"[140], а затем говорил на протяжении получаса, щедро сдабривая свою речь греческими фразами.

Эджуорт был увлечен экономикой не потому, что та помогала объяснить, обвинить либо оправдать наш мир или открывала новые перспективы, мрачные или светлые. Этот чудак восхищался тем, что экономика имела дело с количествами, ну а все, что касалось количеств, можно изложить на языке математики! Процесс перевода требовал абстрагирования от находившегося в состоянии постоянного напряжении мира ранних экономистов, но взамен он предлагал мир настолько точный и аккуратный, что потеря не казалась невосполнимой.

Прежде чем отразить реальность в зеркале математики, мир надо было упростить. Все упрощения Эджуорта сводились к одной предпосылке: каждый человек — это машина по получению удовольствия. Впервые эта концепция была использована в начале XIX века Иеремией Бентамом под привлекательным названием"арифметики счастья": человечество рассматривалось как совокупность живых калькуляторов, безошибочно выявлявших выгоды и потери. Каждый устраивал свою жизнь так, чтобы максимизировать удовольствие, вычисляемое его счетной машиной. К этой весьма общей философии Эджуорт присовокупил математическую точность — и получил на выходе лучший из всех возможных миров.