Финал новогодней пьесы

– А он не будет об этом помнить. И вы тоже, Лара. Вы будете искренне считать, что ваша жизнь всегда была именно такой, с исполняющимися мечтами. Вы, скорее всего, вообще забудете нашу встречу. Впрочем, ровно через неделю я вам о ней напомню, и вы сможете отказаться. Если не откажетесь уже сейчас.

Лара поморщилась. Слишком уж часто он повторял эти слова. Словно старался внушить, вдолбить в сознание: откажись, пока не поздно. Пока я не сел в глубокую лужу со своей сказочкой о сбывающихся мечтах.

Не надейтесь, Альберт Сон. Я не откажусь.

Она широко улыбнулась и хотела было защелкнуть сумочку… Нет, еще чуть-чуть.

– Последний вопрос. Сон – это ваша настоящая фамилия?

Он пожал плечами.

– Разумеется, настоящая.

И зачем-то повторил, словно представлялся кому-то:

– Сон.

/…/

В порту раскатисто выстрелила пушка и тоненько пробили склянки. Полдень.

Солнце жарило напропалую, и футболка Франсиса, белая с полустершейся физиономией когда-то популярной эстрадной дивы, высохла за пять минут. Джинсы оставались сырыми дольше, но снаружи этого не было видно, а палящее светило потихоньку делало свое дело. К половине первого ни одна живая душа на набережной не заподозрит, что сей демократично одетый молодой мужчина только что сделал вплавь несколько километров. Сколько точно, он не знал. Плыть пришлось часа два, не меньше.

Вообще-то корабль уходил из порта не сегодня, а послезавтра, но лейтенант Брассен слишком хорошо знал женщин, чтобы давать Ларе Штиль так непростительно много времени на размышления. Женщины способны на безрассудство только тогда, когда точно знают, что им не представится больше шанса проявить его.

К черной доске подошли мужик со стремянкой и худенькая незаметная барышня. Она влезла вверх по ступенькам, стерла все предыдущие надписи и аккуратным ученическим почерком вывела мелом в графе «температура воздуха» число 32, «температура воды» – 24, а волнение моря, явно прикинув на глаз, оценила в три балла. Тут Франсис бы поспорил. С тремя баллами он бы не наглотался столько воды, пока доплыл.

Но Поль, скотина! Вчера Франсис ждал его с таким нетерпением, что совершенно не следил за картами и в результате проиграл почти двадцать монет матросу Жуку, тоже загулявшему накануне. Лейтенант не сомневался, что Жук передергивал, но какое это имело значение, когда вот-вот должен был вернуться Поль и рассказать… Вернулся. Рассказал, черт возьми!

И сначала Франсис поверил.

Равнодушные глаза из-под гладкой челки. «Как вы сказали? Лейтенант Брассен? Да, что-то припоминаю… но у меня совершенно нет времени разговаривать о таких мелочах. Простите». И узкая рука на локте белого смокинга. И Поль, глупо хлопающий ресницами.

А что, вполне правдоподобная картинка. Это же Лара Штиль, она могла повести себя так. Даже после того вечера в парке и на набережной. Даже после спасения из бушующих волн, честь которого уступил ему по непостижимым мотивам Альберт Сон… А может, она узнала? Может быть, вдоволь нахохотавшись над раскатавшим губу лейтенантом, этот двухметровый столб ненавязчиво нагрянул к ней на следующий день: «А знаете, вчера я пошутил, госпожа Штиль. А тот пацан, как его, Брассен, он даже не нашел в себе смелости признаться…»

И потухшим голосом Франсис скучно спросил:

– А письмо?

Поль усмехнулся.

– Порвала, не читая. В мелкие клочья.

Франсис прикусил губу, примерился и без всякого предупреждения заехал Полю прямо между его честных глаз.

Матрос Жук поспешно собрал карты, укоризненно покачивая головой и цокая языком, а уходя, повертел напоследок пальцем у виска.

Ну и гад же Поль! И последний идиот к тому же. Представить себе Лару, рвущую в мелкие клочья письмо от какого-то лейтенанта Брассена, да еще в присутствии какого-то лейтенанта Риволи… Надо уметь врать, ты, друг называется! Разумеется, Поль сделал это из самых лучших побуждений, спасая его, Франсиса, от необдуманных преступлений перед воинской дисциплиной и маячащего на горизонте трибунала. Разумеется. Постоянные шастанья на премьеры шедевров великого режиссера Витти и с десяток фотографий недосягаемой звезды Лары Штиль на стене в каюте тут совершенно не при чем.

Однако понятия о чести у Поля имелись. Франсис знал об этом и не допускал мысли, что друг вообще не брался за его поручение. Без сомнения, он видел ее и передал письмо. Она взяла, иначе Поль вернул бы его.

Взяла – значит прочитала.

Прочитала – значит, может быть, хоть на одну десятую процента вероятности,

– придет.

И он обязан ее ждать. Слово, данное женщине, нельзя нарушать под страхом смерти, – кроме тех случаев, когда обещаешь провести рядом с этой женщиной остаток жизни. И вероломство лучшего друга, не договорившегося, естественно, насчет лодки к борту, не могло остановить Франсиса. И шторм – четыре-пять баллов, никак не меньше! – тоже не мог.

Вот только плыть в полном обмундировании с кортиком включительно – удовольствие ниже среднего. Да и вид после такого заплыва не ахти.