Но в ответ услыхала только тихий кашель откуда-то снизу.
А потом стон.
– Пап, погоди секунду.
Держа телефон в одной руке, я слетела с лестницы, едва касаясь перил.
– Мам?
Повернув за угол прихожей, я завертела головой по сторонам и вдруг увидела пару ног, лежащих на линолеуме кухни.
Одна – в ботинке. Другая – без.
– Мам! – Я кинулась туда и обнаружила маму, лежащую без сознания на полу кухни.
Падая, она уронила стул, а ее голова попала в миску с кормом Ринго.
Я кинулась к маме, приподняла ее голову, отодвинула миску, а мама закашлялась, сглотнула и поглядела на меня широко раскрытыми испуганными глазами.
– Мам? Что случилось? Ты в порядке?
Ее рот с трудом приоткрылся и закрылся снова, но, кроме раздраженного хрипа и стонов, из него не вырвалось никаких звуков.
– Ты можешь пошевелиться? Сожми мою руку. – Схватив ее холодные пальцы, я ощутила слабое пожатие. – А этой рукой? – Я потянулась к другой руке, прижатой весом тела к боку, и высвободила ее.
Ничего.
– Мам, сожми мою руку.
Ничего.
Я осторожно опустила ее голову обратно на пол и собралась звонить в 911.
– Скутер? – сказал папин голос из телефонной трубки, которую я бросила на кухонном полу. Я совсем забыла, что он ждал меня.
Я схватила трубку.
– Пап! Кажется, у мамы случился удар!
– Звони 911, я встречу вас в больнице. – Я никогда не слышала, чтобы он так властно разговаривал. – И, Скутер, не смей там плакать. Ты поняла? Ты напугаешь маму.
– Хорошо, – кивнула я, чувствуя, как при взгляде на моего самого любимого на свете человека, лежащего на полу, парализованного и не способного сказать ни слова, у меня начинает дрожать подбородок. – Не буду.
Парамедики примчались мгновенно; я все еще разговаривала с диспетчером 911, когда они постучали в дверь.
Я не помню, как ее грузили на носилках в машину. Не помню, как ехала за ними в больницу. Не помню, сколько времени понадобилось папе, чтобы добраться туда.
Все, что я помню, это то, что единственное слово, которое мама смогла произнести, лежа там в ожидании врача, было
И еще
Благодаря курсовой работе по нейропсихологии я знала, что у мамы сейчас афазия Брока. Это состояние, когда тромб возникает в той части мозга, которая отвечает за превращение мыслей и чувств в слова и предложения. А причина, почему люди с афазией Брока все же способны ругаться, состоит в том, что эти слова хранятся у нас в другой, более примитивной, части мозга.
И то, что моя мама хранила мое имя там же, где слова
Врачи сказали нам, что маме исключительно повезло, что я сумела доставить ее в больницу так быстро. Как они обнаружили, прошло не более двух часов с момента инсульта, а это означало, что она с большой вероятностью сможет полностью восстановиться после лечения. Я должна была радоваться, но, честно говоря, чувствовала себя хреновой дочерью. Если бы не папин внезапный звонок во время обеденного перерыва, моя мать могла бы пролежать на полу несколько часов, получив непоправимые повреждения мозга, пока я сидела в своей комнате, занятая собой, куря, рисуя и страдая по парню.
Моя мама верила в ангелов-хранителей, так что я молилась ее ангелам, чтобы они помогли ей поправиться.
После операции нужно было только ждать. Папа сказал, что я буду дежурить первой, потому что ему надо вернуться домой и погулять с собакой. Я знала, что он имеет в виду. Ему надо было вернуться домой и надраться, потому что он не выносил трудности, ненавидел больницы и у него зашкаливала тревожность.
Я просидела возле нее всю ночь, откинувшись в этом богоспасаемом кресле, глядя одну из четырех программ больничного телевидения и проверяя во время рекламных перерывов признаки жизни у мамы. Медсестры приходили и уходили. Писали что-то на табличке у ее изголовья и стирали это. Приносили подносы с едой и уносили их нетронутыми. И все это время моя мама спала.
Папа появился уже сильно после восхода солнца, он был в темных очках и со стаканом кофе.
Я оставила его рядом с мамой без уверенности, что она сможет когда-либо снова позвать его по имени, и уехала. У меня было лишь одно место в жизни, где мне хотелось оказаться, и я не могла дождаться, когда попаду туда.