Финиас Финн, Ирландский член парламента

До-сихъ-поръ онъ никогда не слыхалъ о мадамъ Максъ-Гёслеръ. Лэди Гленкора, рекомендуя ихъ, произнесла ея имя такъ внятно, что онъ вполнѣ его разслышалъ, но не могъ догадаться, откуда она явилась и зачѣмъ она тутъ. Это была женщина вѣроятно лѣтъ за тридцать. У нея были густые, черные волосы, которые она носила въ локонахъ — какъ никто на свѣтѣ — въ локонахъ висѣвшихъ гораздо ниже ея лица и покрывавшихъ, можетъ-быть съ намѣреніемъ, худобу щекъ, которыя безъ этого отняли бы часть прелестей отъ ея физіономіи. Глаза у нея были большіе, темно-голубые и очень блестящіе — и она глядѣла ими такимъ образомъ, который едвали свойственъ англичанкѣ. Она какъ-будто намѣревалась показать вамъ, что употребляетъ ихъ для того, чтобы побѣдить васъ — имѣя такой видъ, какъ рыцарь давно прошедшаго времени, входившій въ комнату съ обнаженною шпагою въ рукѣ. Лобъ ея былъ широкъ и немножко низокъ, носъ не классически прекрасенъ, будучи шире къ ноздрямъ, чѣмъ требовала красота, и кромѣ того не совершенно прямъ въ своихъ очертаніяхъ. Губы были очень тонки. Зубы, которые она показывала какъ мжно меньше, были совершенны по формѣ и цвѣту. Тѣ, которые критиковали ее строго, говорили однако, что они были слишкомъ широки. Подбородокъ былъ хорошо обрисованъ и раздѣлялся ямочкою, придававшей лицу нѣжную пріятность, которой безъ этого ей не доставало бы. Но можетъ быть ея главная красота состояла въ блескѣ ея смуглаго цвѣта лица. Вы могли бы почти вообразить, что видите разныя линіи подъ ея кожей. Она была высока довольно, но не черезчуръ, и такъ тонка, что казалась почти худощава въ своихъ пропорціяхъ. Она всегда носила платье съ закрытымъ лифомъ и никогда не обнажала своихъ рукъ. Хотя она была единственная женщина, одѣтая такимъ образомъ въ комнатѣ, эта странность не поражала никого, потому что въ другихъ отношеніяхъ ея нарядъ былъ такъ богатъ и страненъ, что не могъ не привлечь вниманія. Наблюдатель самый невнимательный, и тотъ примѣтилъ бы, что мадамъ Максъ-Гёслеръ одѣта совсѣмъ не такъ, какъ другія женщины. Главный цвѣтъ въ ея нарядѣ всегда былъ черный, но перо мое не осмѣлится описать полосы желтаго и рубиноваго шелка, переплетавшіяся черными кружевами на груди ея и вокругъ шеи, на плечахъ, на рукахъ, даже до самаго подола, лишая черную матерію всей ея мрачной торжественности и производя блескъ, въ которомъ не было ничего пестраго. На ней не было и слѣда кринолина и ничего похожаго па трэнъ. Кружевные рукава ея платья съ блестящими шелковыми полосами плотно обтягивали ея руки, а вокругъ шеи у нея былъ самый крошечный кружевной воротничекъ, на которомъ лежала короткая цѣпь изъ римскаго золота съ рубиновой подвѣской. И въ ушахъ у нея были рубины, и брошка рубиновая, и рубины въ браслетахъ на рукахъ. Вотъ какова была по наружности мадамъ Максъ-Гёслеръ, и Финіасъ, садясь возлѣ нея, думалъ, что судьба хорошо его пристроила — только онъ предпочелъ бы гораздо болѣе сидѣть возлѣ Вайолетъ Эффингамъ.

Я сказалъ, что относительно разговора его сѣмя не было брошено на безплодную почву. Но я не знаю, бросалъ ли онъ даже сѣмя. Всѣ предметы для разговора выбирала эта дама.

— Мистеръ Финнъ, сказала она: — чего бы я ни дала, чтобы быть членомъ британскаго парламента въ настоящую минуту!

— Почему же именно въ эту минуту?

— Потому что можно сдѣлать кое-что. Единственный недостатокъ въ жизни женщины то, что она не можетъ дѣйствовать въ политикѣ.

— Которую же сторону взяли бы вы?

— Какъ! здѣсь въ Англіи? спросила мадамъ Гёслеръ, я по этому выраженію, такъ же какъ и по двумъ другимъ тому подобнымъ, Финіасъ сталъ сомнѣваться, соотечественница ля ему эта дама или нѣтъ. — Право это трудно сказать, политически я желала бы быть на сторонѣ Тёрнбёлля — подавать голосъ за все — за балотировку, за право женщинъ подавать голосъ, за неограниченное право устроивать стачки, за воспитаніе всѣхъ и каждаго и уничтоженіе епископскихъ мѣстъ.

— Какая большая программа! сказалъ Финіасъ.

— Это правда, мистеръ Финнъ, но я желала бы этого. Мнѣ кажется однако, что я почувствовала бы искушеніе погрузиться въ убѣжденіе, что я могла бы проповѣдывать мои воззрѣнія не опасаясь, что ихъ приведутъ въ исполненіе. Вѣдь между жизнью и теоріей всегда есть разница, мистеръ Финнъ.

— И такъ удобно имѣть теоріи, которыя такъ удобно исполнять, сказалъ Финіасъ.

— Не-правда-ли? Мистеръ Паллизеръ, вы примѣняете къ жизни ваши политическія теоріи?

Въ эту минуту Паллизеръ сидѣлъ совершенно молча между лэди Гэртльтопъ и дочерью герцога, и слегка подпрыгнулъ на стулѣ при этомъ внезапномъ обращеніи къ нему.

— Я говорю о теоріяхъ вашей нижней палаты, мистеръ Паллизеръ. Мистеръ Финнъ говоритъ, что очень хорошо имѣть передовыя идеи, потому что никто не обязанъ дѣйствовать по нимъ практически.

— Это, мнѣ кажется, очень опасная доктрина, сказалъ Паллизеръ.

— Но пріятная — такъ по-крайней-мѣрѣ говоритъ мистеръ Финнъ.

— По-крайней-мѣрѣ очень обыкновенная, сказалъ Финіасъ.