Финишер (ЛП)

Она хотела этого, хотела его, так долго, что не помнила, когда такое было раньше. Их первый поцелуй тоже был чем-то подобным: она прижалась к металлической ограде, а он стоял сзади, на коленях позади нее, раздвигая ее, прежде чем погрузиться внутрь. Он съел ее прямо там, где мог бы пройти любой, а потом встал, закружил ее, целуя с ее соками, прижав ее так сильно к ограде, что она чувствовала это на своей спине несколько дней. Как и подобает первым поцелуям, это было грязно, но это были они, и это было прекрасно, и это она вспоминала, когда он прижимал ее к стеклу.

В некоторых отношениях он совсем не изменился.

Она почувствовала, как его пальцы проверяют ее влажность, и раздвинула ноги шире, давая ему доступ, наслаждаясь уверенностью, с которой его пальцы касались ее нижних губ, дразня клитор, слегка погружаясь в нее, прежде чем выйти, достаточно, давая ей почувствовать вкус того, что должно произойти.

— Мокрая насквозь, блядь, — прорычал он ей в шею, просунув руку под ее правое колено и подтянув ее ногу к себе, раздвигая ее до неприличия широко, когда она переходила на пальцы другой ноги. — Тебя возбуждает мой гнев?

Да. Ей даже не нужно было отвечать, он знал. Тот факт, что она прижата к стеклу, что позади нее горел свет, и любой, кто смотрел вверх, мог ее увидеть, что она обездвижена в том положении, в котором он ее держал, заставлял ее пульс биться.

Она услышала, как позади нее расстегивается молния, почувствовала, как он вынимает себя, и ощутила головку его члена напротив своей плачущей киски. И боже, как она хотела этого. Она так жаждала, чтобы он оказался в ней, внутри нее, терзал ее, как зверь, которым она называла, требовал ее, чтобы весь мир знал, что она принадлежит только ему, любил ее так великолепно, что она запомнила бы это на долгие годы.

Она затаила дыхание, ее сердце забилось в горле, возбуждение, окончательность, неизбежность этого заставляли ее биться об него. Он не сказал больше ни слова, только крепче сжал ее волосы и колени, и одним толчком грозовая туча, висевшая над ней несколько недель, разорвалась.

Она громко вскрикнула, уперлась руками в стекло и резко выдохнула, подстраиваясь под его размер, ее стенки трепетали вокруг него в остром удовольствии, которое находилось на грани боли. Он медленно начал входить, погружаясь в нее сантиметр за сантиметром, и, Боже правый, он был огромен, его теплая плоть внутри нее была настолько тяжелой, что она почувствовала себя заполненной, и ее голова откинулась назад, не зная, где кончается он и начинается она. Он казался огромным, больше, чем кто-либо из тех, кто у нее когда-либо был, и она не удивилась, учитывая его объем, что он был пропорциональным, но она удивилась тому, как хорошо ощущалось растяжение, когда ее стенки пытались принять его, приспособиться, доставить ему удовольствие.

Ее груди прижались к прохладному стеклу, контраст его теплого тела позади нее заставил соски напрячься. Прикосновение к коже подтолкнуло ее кровь на юг, ее бедра беспокойно задвигались напротив него, нуждаясь в трении, нуждаясь в том, чтобы вновь прибрести эту линию боли и удовольствия.

Он вышел на несколько сантиметров и вошел снова, сила толчка прижала ее к стеклу, ее глаза смотрели вниз и понимали, как глубоко она упадет, если стекло разобьется. Этот дополнительный слой опасности разбудил что-то темное внутри нее, что-то, что ответило на это возбуждением, заставляя ее соки течь между бедер так, что завтра она вспомнит об этом и покраснеет. В тот момент ей было все равно. Она чувствовала себя поглощенной, в самом лучшем смысле этого слова, его желание было настолько осязаемым, что пульсировало внутри нее, повторяя удары ее сердца. Боже, она возбуждена, так возбуждена, что ей даже не важно, почему он поддался искушению, просто он поддался.

— Сильнее, — требовала она, задыхаясь, держась за стекло и чувствуя, как его джинсы упираются ей в задницу.

Тот факт, что он задрал ее платье, сорвал с нее трусики и просто расстегнул молнию, чтобы войти в нее, заставил ее стенки сжаться вокруг него, его настоятельная потребность завладела ею.

Она поймала их отражение в стекле: его темная, громадная фигура на фоне ее, его повязка на глазу затенена, его золотой глаз на ее заднице, его шрам исчезает в короткой бороде. Зефир положила одну руку ему на шею, коснувшись теплой плоти, и увидела, как его глаза закрылись от прикосновения.

Черт.

Недели, месяцы, годы тоски слились в этот момент, сердце сжалось, а глаза горели. Она отпустила их, зная, что он не может этого видеть, и сосредоточилась на его твердости внутри нее, вдавливающейся так глубоко, что ей стало немного не по себе.

Он не стал ускоряться, как она просила, а медленно вышел и снова вошел, так медленно, что она почувствовала вены, жар, все это входило в нее, казалось, бесконечно. Она издала сдавленный стон, ее голова откинулась назад, а пальцы впились в его шею, пока он удерживал ее на месте, полностью отдавая на его милость, вводя в нее в своем темпе.