Финист – ясный сокол

Кто вчера умер, тот сегодня ничего не боится.

Мы затягиваемся в панасыри, вяжем шнуры на боках и в поясе, берём дубьё – и прыгаем с помоста на ту сторону.

Мы доходим до змея, бросаем ему в морду смоляные светочи, ослепляем – и начинаем стращать.

Если вы внимательно слушали мою неказистую повесть – вы могли догадаться, что перемена погоды, уход лета и наступление осени, наплыв холода – влияют не только на людей, но и на всех птиц и животных, на каждую живую тварь, в том числе и на змея; и поскольку змеи гораздо чувствительней людей, то и перемены оказываются существеннее.

Горын, обычно вялый, медленный, в этот раз огрызается и даже пытается прыгать.

Ему нелегко. Десятилетия голода и слабости превратили его в мосластый скелет, обтянутый складчатой бронёй. Он сопротивляется, он издаёт сиплый вой, он исходит смрадной отрыжкой. Он хочет жить.

Ты, как всякий воин, жалеешь своего противника.

Он кашляет, содрогается и воет. Бить его неприятно. Даже если внутри у тебя покой, и твоя дрежа ровней ровного.

– Горын за тыном! – кричишь ты, размахивая дубиной.

– Горын за тыном! – повторяет Тороп.

Ты бьёшь его – а всё нипочём. Как с гуся вода.

В сырую, прохладную погоду драться сначала вроде бы сподручней. По телу холодок, в жилах – крепость. Но потом, спустя время, начинаешь обливаться по́том. Ладони тоже потеют: держать рукоять неудобно.

Ты помнишь битвы, где люди рубились по три, четыре дня подряд.

Они сходились, махали оружием, потом расходились, делали перерыв, чтоб отдышаться, – и снова сходились.

Ближе к концу первого дня каждая отдельная схватка становилась всё короче, а перерывы меж ними – всё дольше.

Непросто махать боевым сажалом или секирой: плечи, спина и шея быстро устают.

У каждого такого воина всегда были присные, товарищи, готовые в перерыве поднести мех с водой или кусок хлеба.

В лучших и самых тяжёлых боях, которые ты видел, никто никому не отрубил голову, не вскрыл живот или горло.

В лучших боях, где-то к концу третьего или четвёртого дня, один из двоих противников просто не выдерживал, не находил сил, чтобы продолжать, – поворачивался спиной и убредал прочь. В других случаях присные и друзья уводили его под руки или уносили.

А у победившего не было сил даже на то, чтобы крикнуть вслед какие-то слова.

Расходились молча, победитель и проигравший.

Бились обязательно с обеих рук, потому что, какая бы сильная не была одна рука – три дня изнурительной драки не выдержит; нужна рука вторая.

* * *

Ты бьёшь гада по башке, по плечам, по носу. Ему больно, он дрожит, дёргается.

Неважно, кто против тебя, человеческий враг или неразумный гад. Законы боя везде одинаковы.

Марья не участвует в общем деле – у неё нет дубины.

Есть боевой железный топор, он висит у тебя за спиной, но ты не намерен пускать его в дело. А тем более доверять девке.

Ты, и рядом стоящий Тороп, орудуете двумя обычными дубинами, нанося удары, отбегая и отдыхая, – а девка подготавливает новые светочи взамен потухших, и наблюдает за вами, и держит наготове бутылёк для яда.

Она притащила на спине четыре вязанки хвороста и ладит смоляные палки на малом костерке.

Солнце клонится к закату. А мы так и не угомонили гадину.

О том, чтобы подобраться к морде и добыть слюну, не может быть и речи.

Ты впадаешь в боевой морок, перестаёшь чувствовать усталость и одышку, перестаёшь замечать окружающее, не видишь ни света, ни тьмы – только врага, неубиваемого, рычащего, не принадлежащего к твоему миру.

Или ты его, или он тебя.

Битва – та же охота; неизвестно, каков будет конец. То ли ты одолеешь, то ли тебя одолеют.

Сколько сил осталось у змея – неизвестно. Сколько осталось у тебя – тоже неизвестно. Наслаждение в том и заключается, что ты не знаешь ничего, Коловрат несёт тебя по кругу, и ты держишься за оружие, как за ось мирового колеса. Отпустишь рукоять – и тебя снесёт с круга, выкинет прочь, туда, где сидят за длинным, скатертью покрытым, уставленным яствами столом твои отцы и деды, твои щуры, – они тебя ждут, они машут руками: давай, присоединяйся, Ванька Ремень, заждались уже, – но ты за стол отцов не торопишься, потому что туда всегда успеешь, а хочется ещё пожить.

Вроде ты давно мёртвый, и видел смерть во множестве обличий, давно всё решено, и если сегодня уцелел – то завтра всё равно ляжешь. Все полегли, и ты тоже ляжешь, присоединишься к большинству.

Но ещё пожить – хочется, страсть как хочется.

Змей трясётся и сильно дёргает хвостом.

Он изгибает спину и харкает старыми переваренными костями; от тухлого смрада вы все разбегаетесь, как от огня.

Начинает темнеть.

Ты с трудом поднимаешь дубину.

Гадина сильно пострадала от ударов, но не успокаивается.

Если ей достаётся особенно сильно и больно – меж ноздрей, например, – она не только воет и хрипит, но и издаёт свист на таком пределе слуха, что у тебя кружится голова.