Финист – ясный сокол

– Нет, – сказал Потык. – Наше. Мы уйдём, а ты опять обманешь.

– Обману? – старуха вздохнула. – Пока что, сыночек, главный обманщик – это ты. Обещал не убивать гадину – а сам убил. И мало того что убил, так ещё и башку отрезал и сюда приволок. Теперь змеево дитя подумает, что я с вами заодно. Прилетит, чтоб отомстить.

– Пугаешь? – спросил Потык.

Я видел, что парень в отчаянии. Он не хотел уходить.

Он не желал расставаться с Марьей.

И я не хотел.

И Тороп, подошедший последним и вставший по другую сторону от меня, – тоже приосанился и кивнул.

Мы не хотели уходить, мы не верили, что всё кончилось.

Такое бывало со мной в дальних походах. За множество дней совместных усилий, лишений и бед ты сближаешься с товарищами, срастаешься с ними, шагаешь в пешем строю, едешь в конном строю, налегаешь на вёсла, двигаясь водой; бьёшься, проливаешь кровь, терпишь лишения, мёрзнешь, голодаешь. А потом настаёт время вернуться. Твой отряд, ещё вчера представлявший собой спаянный, слаженный боевой полк, где каждый защищал каждого, – сегодня становится просто ватагой разновозрастных мужиков, которые хлопают друг друга по плечам и разбредаются по своим хозяйствам. Расходятся, оглядываясь: ни один не верит, что всё, дело завершено, поход окончен, боевого братства больше нет.

Так и мы теперь: глядели друг на друга, на Марью, на ведьму, на змееву башку – и не понимали, как быть.

– Меня доставят в птичий город, – сказала Марья. – Есть способ.

– Что за способ? – спросил Потык.

– Неважно, – ответила старая ведьма. – Идите с миром, ребята. Дальше мы как-нибудь сами.

Я посмотрел на недовольного, взъерошенного Потыка, на Торопа, явно измученного голодом и недосыпом.

Их решимость и их упрямство передалось мне.

– Никуда не уйдём, – сказал я. – Пока ты не исполнишь обещанного. Сначала доставь её в птичий город. И чтоб мы убедились, что ты не соврала.

– Нет, – сказала ведьма. – Идите. То, что здесь будет, не для ваших глаз.

– Не уйдём, – тут же возразил Потык. – Мы тебе не верим.

Ведьма посмотрела на Торопа.

Тороп из нас – троих мужчин – выглядел самым унылым и измученным; двухдневная битва измотала его.

– Ты тоже мне не веришь? – спросила ведьма.

– Верю, – ответил Тороп. – Я всем верю. А тебе особенно. Но сначала я верю ей, – он кивнул на Марью. – Если она не получит, что хотела, – зачем тогда это всё было? Зачем мы тварь убили? Зачем надрывались? – Он посмотрел на ведьму с уважением. – Ты уж давай, пожалуйста. Сделай, что обещала. Отправь её в птичий город. И так, чтоб мы всё видели.

Старая ведьма подумала и кивнула.

– Ладно, – сказала. – Будь по-вашему.

Она сошла с крыльца и толкнула меня плечом неожиданно сильно; я пошатнулся.

Старуха вышла ближе к краю своего двора – туда, где изгородь щетинилась кольями с насаженными на них кабаньими и медвежьими черепами.

– Иди сюда! – крикнула она, глядя в чёрную лесную чащу. – Давай!

Но никто не вышел на её зов.

– Иди, – крикнула старуха. – Не бойся!

Я всматривался в переплетение ветвей и ничего не видел; Марья вдруг задышала часто и сильно; малой Потык прошептал грубое ругательство.

Старуха меж тем махнула рукой, обращаясь к кому-то, кто сидел в ветвях:

– Иди! Они всё про тебя знают! Слезай!

Наконец, качнулась одна ветка, другая.

Неясная тень скользнула вниз.

Крупное, гибкое существо соскочило на землю перед нами, бесшумное и, очевидно, очень сильное.

Я увидел ещё одного нелюдя, такого же, как птичий князь и его охранники.

Такого – да не такого.

Этот был худым и бледным; его тело обтягивала та же броня, что защищала князя птиц, – но изодранная и изношенная донельзя. Голову и верхнюю часть лица закрывала меховая шапка, каких не делали у нас в долине; скорее, шапка была сшита где-то далеко на севере, у народов, населяющих берега ледяных морей.

Нелюдь распрямился во весь свой немалый рост и обнажил зубы в улыбке.

Его шею и запястья обнимали многие цепи и браслеты из блистающего, тщательно начищенного серебра. В серебряное плетение во многих местах были вделаны самоцветные камни, зелёные и красные, горящие опасным пламенем.

Такой драгоценной роскоши я не видел даже у самых богатых людей долины – только в иных землях, далеко на юге, у вождей больших кочевых племён, у скифов или ойротов.

Его плечи накрест обнимали перевязи, обшитые железными и медными пластинами, а по бокам на перевязях висели длинные кривые мечи в наборных, искуснейшей работы ножнах.

Унизанный драгоценностями нелюдь-оборванец развёл в стороны руки и произнёс:

– Вот он я. Говорите, чего надо.

Я ощутил резкий, сильный запах его тела; я понял, что передо мной – особенный нелюдь. Странный.

И гораздо более опасный, чем птичий князь и его воины.

16.

Он мне неприятен.

Он слишком высокий, слишком сильный, слишком презрительно скалит зубы.

Он слишком чудно́ выглядит. Его броня разошлась на плечах, и прорехи грубо стянуты льняной лесой.

Я смотрю на эту лесу, увязанную небрежными узлами, и понимаю: оборотни не всесильны.

Пусть они стремительны и могучи – но они такие же, как мы, и теми же узлами перетягивают негодный доспех; они подобны нам; их можно победить.