– Я думала, ты совсем одичал, – говорит ему старая Язва.
Нелюдь-оборванец мирно разводит руками.
– Может, и одичал. Я уж и сам не знаю.
У него тяжёлый взгляд: возможно, ещё более тяжёлый, чем у птичьего князя; тот просто пытался подавить, показать власть – а этот, настороженный, внимательный донельзя, никому не верит, каждый миг ожидает нападения, и готов тут же или ударить в ответ, или исчезнуть.
Голос его льётся, как мёд, – сладко, неспешно. Он выговаривает слова не так, как другие оборотни: почти правильно, почти неотличимо от любого другого жителя зелёной долины.
Он смотрит на Марью, продолжая улыбаться. Марья опускает глаза.
Нелюдь протягивает руку.
– Пойдём, – говорит он.
Малой Потык вдруг подкидывает в руке топор.
– А ты кто такой? – спрашивает он, упрямо наклоняя голову.
– Разбойник он, – отвечает старая ведьма вместо нелюдя. – По роже не видно, что ли?
– Видно, – отвечает Потык, оглядываясь на Торопа – а и у него тоже в руке дубина, невесть откуда взявшаяся.
Я понимаю: быть драке; двое парней слишком устали, и вдруг появившийся оборотень-разбойник их не пугает; они уже пуганные.
– Скажи им, – велит ведьма.
Нелюдь поднимает брови.
– Что сказать?
– Скажи, что доставишь девку в Вертоград.
– В Вертоград? – нелюдь явно издевается. – Зачем?
– Затем, – говорит старуха, – что ты мне должен. Я тебе помогала – теперь ты мне помоги. Вот.
И она берёт Марью за локоть и выталкивает вперёд себя.
Разбойник сдвигает свою мохнатую шапку на затылок.
– Так ведь её убьют, – говорит он. – В Вертограде. Она ранила княжьего сына.
– Значит, это ты, – спрашиваю я, – следил за нами?
– За вами весь лес следил, – отвечает нелюдь, продолжая рассматривать Марью жадным жёлтым глазом. – И медведи следили, и лоси, и кабаны. И сам лешак за вами следил. И бабка следила. И птичий князь следил. Так что я не один такой.
Малой Потык вдруг встаёт между ним и девкой.
– И следил, – говорит он, – и подслушивал.
– Да, – спокойно кивает разбойник. – Если есть, кто говорит, – значит, есть и тот, кто подслушивает. Но не бойся, паренёк. Я вашу тайну не выдам.
– Если ты всё подслушал и подсмотрел, – говорит Потык, – тогда ты знаешь, что князь птиц не видел её лица. Он ничего не узнает.
– Сначала не узнает, – снисходительно произносит разбойник. – Потом узнает. В небесном городе дураков нет.
– Вот и хорошо, – говорю я. – Раз дураков там нет – значит, девка сможет всё объяснить. А ты поможешь ей оправдаться.
Нелюдь опять улыбается; его улыбка – презрительная, широкая – начинает злить меня, а по тому, как Потык и Тороп переглядываются, становится понятно, что и они тоже разозлены. И готовы поднять оружие.
А вдобавок я замечаю, что зубы нелюдя не такие белые, как показалось вначале, и больше того – некоторых зубов, сверху и снизу, и вовсе нет.
– А вот этого я не сумею, – говорит нелюдь, неожиданно мирно и с сожалением. – Доставить в город – доставлю. Проведу по-тихому. И даже пособлю, на первых порах… Но большего не ждите.
– Ему нельзя там появляться, – говорит нам ведьма. – Его изгнали.
– За что? – спрашивает Потык.
– За разбой, – спокойно отвечает нелюдь. – Но это вас не касается. Это было давно.
Марья, услышав его слова, медленно кладёт ладонь на пояс, на рукоять ножа.
– Значит, – говорит она, – ты убийца?
– Не убийца, – мирно поправляет нелюдь. – Разбойник. Я никого не убил. Только ограбил. Ну и ещё кое-что было, по мелочи… Но ты не бойся, девочка. Крови на мне нет. А если не веришь – можешь остаться внизу.
– Внизу? – спрашивает Потык.
– Да, внизу. Здесь. На поверхности. Меж дикарей.
Произнеся слово «дикарь», нелюдь-разбойник опять выдаёт улыбку превосходства и пренебрежения, хотя сам выглядит хуже всякого дикаря: как раз облака немного расходятся, пропуская добрую толику солнечного света, и в этом золотом свете странный оборотень предстаёт во всей своей жалкой красе: его длинные волосы свалялись в космы, шапка оказывается засаленной и затёртой донельзя, лицо – опухшим и нечистым, броня – ещё более побитой, чем показалось мне вначале.
И я укрепляюсь в мысли, что нелюди на самом деле – такие же люди. И среди них, как и среди нас, есть балбесы, небрежные дураки, неумёхи.
Если бы я увидел среди мужчин моей долины того, кто не бережёт дорогой доспех, не смазывает его салом и жиром, не поправляет узлы, – я бы сам, лично двинул бы такого мужика по шее и отругал.
И вот – передо мной теперь стоит могущественный и непобедимый оборотень, улыбающийся свысока, плечистый, сильный – и при этом косорукий. Почти жалкий.
Истрёпанный, тощий – он, действительно, похож на изгоя, на лесного вора, искусанного муравьями и комарами.
Что-то сдвигается в моей голове.
Мне кажется, что лучше всего будет измолотить этого ухаря дубинами. Без крови, но и без жалости.
И повязать, и отнести, повязанного, к князю долины, и там допросить подробно, если останется жив, а если не останется – всё равно: раздеть донага, броню и оружие досконально изучить, а самого оборотня – привязать к столбу на площади, для обозрения и удовлетворения любопытства всех желающих.