Финист – ясный сокол

Иногда появляется девочка: вроде бы ничего особенного, только глаза, упрямство и бесстрашие, – а глядишь, из-за неё льются реки крови, сыпятся незыблемые государства, ходят ходуном целые миры.

Бывают люди, рождённые только для того, чтоб расшатать существующий порядок или вовсе его погубить.

Бывают люди, живущие велениями сердца, ведомые только собственными интуитивными предчувствиями; если душевный трепет велит им сжечь вселенную, они не колеблются ни мгновения.

Мне всегда казалось, что я и есть такой человек.

И девчонка Марья тоже была таким человеком.

Хмель гудел в голове: его недоставало для выпадения из реальности, но хватало для веры в собственную отвагу.

Я выбрался из жилища, размял руки и полетел к ближайшему селению.

Высмотрел дом побольше и повыше.

Дикари долины повторяли и воспроизводили общепринятый повсюду способ градоустройства: чем ты богаче, тем ближе к центру твоё жильё. Место бедняка – на окраине, место богатея – в середине. Хозяйства вождей, князей, ярлов и их присных я различал с высоты в три тысячи локтей.

Я выбрал один из самых больших домов, облетел его по кругу и опустился со стороны скотного двора.

Хозяин дома уже давно подготовил свою вотчину к зимовке. Дом был засыпан землёй до уровня окон, сами окна – плотно забиты. Огромная поленница в виде правильного полукруглого холма была сложена в десяти шагах от главного входа. Сам вход и ближайшие к нему подступы огораживали плетённые из сучьев и веток щиты, каждый высотой в пояс: зимой они должны были задерживать снег.

Дикари хранили зимние припасы не в домах: рубили отдельные строения, ледники, закрытые со всех сторон ямы, обязательно крытые крепкой крышей, глубиной в три человеческих роста, иногда и в четыре. В подземном холоде засоленное мясо, рыба, грибы, ягоды и овощи хранились долгими месяцами.

Вино тоже ставили в ледники.

Я опознал один из таких ледников и прокрался ко входу.

Меня не заметили; вся семья троглодитов занималась делом.

Отец семейства отсутствовал: очевидно, с раннего утра уехал, оседлав коня; я не знал его имени, но понимал, что он – один из самых богатых и сильных мужчин деревни, глава рода; он, конечно, дома не сидел.

Его жена – опять же с рассвета – проводила время в катухе, возясь с коровами и козами. Я слышал, как она честит их ядрёной бранью. Скотина возражала мычанием и блеяньем.

Кроме голоса женщины, я ещё слышал голоса двух девочек – очевидно, дочерей хозяина. Девочки смеялись: возня с животными доставляла им удовольствие.

Ещё одна женщина – старуха, в богатых серебряных ожерельях (мать жены, или мать мужа, я не разобрал) – сидела близ входа в дом, в месте, освещённом солнечными лучами, уже почти не греющими, и молча возила в мокром корыте тряпки, время от времени подсыпая из мешочка горсть песка, смешанного с мыльными травами.

Мальчишка лет восьми – видимо, старший сын, – громко шмыгая сопливым носом, убирал деревянными вилами конский навоз из стойла отцовского коня и складывал его за углом конюшни. Конский навоз дикари берегли и ценили, им можно было не только удобрять огороды, но и топить очаги.

Ещё один мужчина – батрак, слуга или нанятый умелец, – подновлял соломенную кровлю. Вязал из веток и соломы свежие жгуты, поднимался по лестнице и заменял старые, разошедшиеся части на новые, надёжные.

Никто из них не представлял для меня опасности.

Дождавшись удобного момента, я вышел из-за угла и бесшумно опустился в ледник.

Стены ямы были обложены очень старыми брёвнами, от времени обратившимися в камень.

На дне ямы скопился ил; я благоразумно упёрся ступнями в стены.

На массивных полках вдоль стен в три яруса стояли бочки различных размеров. Все как одна были закрыты надёжными крышками, и каждая крышка угнетена камнем размером с половину головы.

Запах стоял столь густой и пряный, что у меня закружилась голова.

Я быстро нашёл, что искал: глиняный кувшин, запечатанный толстой восковой пробкой.

Я сорвал пробку, понюхал и сделал несколько сильных глотков.

Разочарование было ужасным. Вино прокисло. Или кувшин от старости дал трещину и пропускал воздух, или пробка оказалась недостаточно надёжна, – так или иначе, питьё оказалось скверным, испорченным.

Очень расстроенный, разочарованный и разозлённый, я хотел разбить кувшин, но благоразумие удержало. Во-первых, не следовало привлекать к себе внимание; во-вторых, такие кувшины были шедеврами гончарного ремесла и стоили дорого. Разбить – значило разозлить хозяина вещи, оставить о себе дурную память.

Вернул кувшин на полку; бесшумно, никем не замеченный, выбрался из ямы и улетел.

Из всех домочадцев меня успел заметить только старший сын хозяина дома – тот, что вытаскивал навоз.

Зрение детей острее, чем зрение взрослых. Дети видят то, чего взрослые увидеть не способны.

Дети земных дикарей часто видят нас, птицечеловеков.

Когда ложился на воздух – услышал позади громкий крик мальчика. Но я уже исчез.

На лету несколько раз сплюнул гадкую горечь.

Давно не воровал у дикарей – и вот, решил украсть, впервые за год – и то неудачно.

Может, мне уже хватит.

Вино оказалось хоть и гадким, но крепким.