– Верно, – ответила ведьма, – нет, и быть не должно. Они – мои. У них у всех – моё лицо; только ты его не видишь. Говорю, тебе не навредят. Не сцы, малой. Присядь и угощайся.
Я неуверенно прошёл. Устроился за шатким столом, много раз скоблённым, чёрным от времени.
Безглазые лица повернулись в мою сторону; или мне, захмелевшему, только показалось.
Старуха поставила передо мной кувшин.
– Не оглядывайся, – посоветовала. – Куклы мотать – бабья забава, не мужская. Пей на здоровье.
Но горло моё не принимало вина; я попробовал глотнуть и поперхнулся.
Ведьма хмыкнула.
– Не боись. Пей свободно, друг ситный. Заработал как- никак.
Я через силу хлебнул; вино побежало по нутру, обрадовало, расслабило.
Давно я не пробовал столь благодатной сладости.
Давно голову не туманил такой мягкий, коварный хмель.
И тут же показалось, что тряпичные существа смеются надо мной, – безгласно, бездвижно, но явно.
– Зачем тебе куклы? Никогда раньше их не видел.
– Раз не видел, – сказала старуха, – стало быть, тебе и не полагалось. Говорю, это женское ловкачество. Мужикам знать не след. Но как ты есть нелюдь, в нашем мире посторонний – тебе скажу. Их мотают, чтоб женскую силу укрепить. Эта вот, глянь, называется «девка-баба». Вот так – «девка», а перевернёшь, подол наиспод вывернешь – «баба». А вот эти именуются «ведучки»: гляди, сама – большая, а на руках у ей малая: то есть, мать и дщерь. И таких надо смотать семь, по числу семи родовых колен. А у какой бабы род длинный, та мотает два раза по семь. А у меня род такой длинный, что я смотала три раза по семь, вот они все по лавкам сидят…
– Страшные, – сказал я искренне.
– Для тебя – да, – ответила ведьма. – Бабье естество – страшней мужского гораздо. Потому как бабам жить тяжелей. Но и почётней.
– А эти? – спросил я, ткнув пальцем. – Которые грязные?
– Не грязные, – сурово поправила ведьма. – Кажутся такими. Смотаны из нижних юбок. Именуются – «выворотки». Про них ничего не скажу: нельзя. Их положено в постели прятать, под подушкой, и мужикам не показывать. Что такое «выворот» – только бабам известно, и то не всем. А тебе, парень, надо знать лишь одно: мир, где ты живёшь, крепится женской силой, и на ней стоит, всеми своими восемью углами. Бабами всё начато, и ими продолжается. Через баб течёт и греется мировая кровь. Ты же, небось, тоже не собственным присутствием в небесном городе своё дело строишь? А через девку? Сам сидишь тута, в тепле и холе, вином ся тешишь, а в это время малая девка, безродная пришелица – твою судьбу устраивает…
Я бы поперхнулся и возмутился.
Но хмель смешал мои мысли.
Ведьма была права.
– Всё, что есть живого и сущего, – продолжала она, – держится на женской силе. Я на ней держусь, и ты тоже. И весь ваш летающий город. И не только он, а всё живое и горячее…
– Погоди, – сказал я. – Ты стыдишь меня, что ли?
– Не стыжу, – ответила ведьма. – Напоминаю. Теперь допей моё вино, отдохни – и поднимайся в небесный стан. Девка Марья опёрлась об тебя – и ты, значит, обопрись об неё… Так оба победите…
И ведьма, протянув сухую руку, ухватила кувшин и наполнила доверху мою чашку.
– Пей, малой парнишка. Пей, дружочек. Забудься на малый час. К рассвету тебе надо быть дома.
К тому времени я уже был сильно пьян; чего и добивался.
Меня окружали безмолвные тряпичные сущности, молчащие, презрительные, недвижные.
Старуха прошлась вдоль ряда кукол, одну поправила, другую погладила; говорила тихо, хрипло.