Финист – ясный сокол

В конце концов, мы шли не на битву.

Отправились дальше.

Лесов у нас в зелёной долине много: один прозрачный, другой звериный, третий глухой, и были ещё дальние леса, ледяные, запретные, и ещё разные другие.

Горын сидел в глухом лесу, идти до него было – три дня.

Прозрачный лес начинался с березняка (оттого и «прозрачный»), потом шли холмы и дубравы, с землёй, сплошь изрытой кабанами. За дубравами – озеро. Там кончались тропа и первый лес, и начинался второй, звериный, и тропы в том лесу тоже были только звериные, да и тех наперечёт.

Но и в звериный лес люди ходили каждый день, и даже дети и юные девки: через тот лес текла мелкая речка, в которой можно было найти перлы. В наших деревнях каждая девка имела ожерелье из перлов, и были целые семьи, кормившиеся только собиранием перлов и ничем другим.

Вот, посмотрите, среди нас есть вдова мукомола, на ней как раз такое ожерелье.

Но не буду отвлекаться.

Двадцать вёрст до озера мы прошли с одной лишь остановкой. Спешить было некуда, и вообще, глупо. Чтоб хорошо застращать змея, требовались старания троих крепких мужчин, так что по пути силы следовало не тратить, а наоборот, сберегать. Каждый из нас тащил, помимо рогатины и шлема, тяжёлый узел с походным и боевым снарядом: кусками смолы для изготовления светочей, кожаными верёвками, точильными камнями для ножей, шкурами для ночлега, вязанками бересты для розжига костров, тряпичными лоскутами для перевязывания ран и ещё множеством другого всего. Мне, привыкшему к походам, было не слишком трудно, а вот мои товарищи, я видел, взмокли и выдохлись, и я заранее решил, что у озера мы сделаем большой привал и искупаемся.

Потык отдыхать не хотел, ему, молодому, не терпелось рвануть в драку, новой дубиной помахать, – пришлось мне тогда отвесить ему затрещину, вполсилы.

– Делай то, что тебе велят, – сказал я. – Если скажу: беги, ты побежишь. Если скажу: зарывайся в землю – ты зароешься в землю. Понял?

– Понял, – ответил малой, покраснев от обиды.

– Вижу, что не совсем, – сказал я. – Но поймёшь понемногу. Я вас веду, я вами руковожу, я вам приказываю. Но не потому что власти хочу, а потому что у меня опыт есть. Вы у тына не были, а я был, много раз. Я иду с вами не для забавы, а по обязанности. Вас по жребию отобрали, а меня князь послал. И мне надо, чтоб мы, все трое, дошли до места, сделали дело и назад вернулись, целые и невредимые.

Смолчал Потык, не возразил, – умный парень оказался.

Когда подошли к озеру – услышали голоса, пение и хлопки в ладоши.

Сбросили поклажу, оставили в кустах дубины и рогатины, вынули ножи; ползком, пластаясь, выбрались на открытое место, и увидели: в воде у берега играли мавки.

Малой Потык охнул от изумления и тут же стал шёпотом заклинать богов, и большими пальцами отгонять злых духов; пришлось опять дать ему подзатыльник, чтоб заткнулся.

Мавок было пять, если считать по головам, но под водой могли быть их сёстры, постарше и поумнее – из тех, кто никогда не показываются на поверхности, зато если войдёшь в воду по пояс – ухватят за ноги и утащат в омут, и ты пропал; сгинешь ни за грош.

Так что если заметил у берега мавку – не спеши кидать камнем; рядом могут сидеть ещё несколько. Ты в них камнем, а они в тебя, в ответ, донным илом, в десять рук, не успеешь моргнуть – весь будешь в грязи с ног до головы.

Пять молодых мавок сидели по грудь в мелкой воде рядом с песчаным откосом, пели и пересмеивались, грелись; вода сверкала на солнце удивительными славными красками: то пурпуром, то фиолетом, то золотом; я засмотрелся на самую юную, с красивыми грудями и плечами, но Тороп толкнул меня локтем и показал в сторону.

На берегу была ещё одна: сидела шагах в десяти от края. Не мавка – человек.

Девка. С ногами.

Русоволосая, тонкая, невысокая, закутанная в драное тряпьё.

Тут я понял, что пение и игры затеяны ради этой девки: она не отрывала взгляда от мавок и улыбалась, и вот-вот должна была скинуть лохмотья и зайти в воду, и на том закончить свои земные дни.

Я присмотрелся к сидящей на берегу девке и вздрогнул: она была похожа на ту, что я любил когда-то.

Вернулась, нашлась! – едва не закричал я.

Но волосы у моей любимой Зори были тёмные, а у этой, незнакомой, – светлые. И я понял, что обознался.

– Ножами ничего не сделать, – прошептал Тороп. – Надо вернуться и взять рогатины.

Тем же макаром, пластаясь в зарослях осоки, мы вернулись к месту, где оставили котомки и оружие.

Малой Потык не имел рогатины, только нож и палицу, про которую я уже говорил; зато у нас с Торопом были крепкие, проверенные, осиновые, в рост человека, с бронзовыми остриями: со своей рогатиной я трижды ходил на россомаху и медведя. А также ходил и на врагов, но только в дальних походах; об этом сообщу позже.

Одна россомашья шкура до сих пор со мной, я на ней сплю.

Наконец, у меня – единственного воина из троих – имелся боевой топор из крепчайшего железа: подарок отца на совершеннолетие. Но я его берёг и не пускал в дело без веской причины, а носил всегда за спиной, в петле.

– Ну и ну, – тихо сказал возбуждённый Потык. – Пять мавок! Они что, всегда тут живут?