Финист – ясный сокол

Девка явно понимала, что путь уводит её в сторону.

– Ладно, – сказал я. – Слушайте вы, все. Я здесь уже был, а вы – нет. Теперь запоминайте. Змей – хищник, тварь ночная. Днём – спит. И даже когда орёт днём – это он во сне орёт. А просыпается – ночью. И бить его надо начинать тоже ночью, чтоб он соображал и запомнил. Иначе толку не будет. Чтоб ему стало хуже, надо зажечь большой костёр и от него – светочи; чем больше, тем лучше. Огня он не любит и боится. Бить надо всю ночь, а потом ещё весь день. А теперь – вот, берите мой топор, валите деревья и готовьте кострище.

– Дайте топор мне, – сказала Марья.

– Ты не лезь, – сказал я.

– Да, – добавил Потык. – Это мужское дело.

– За огнём следить будешь, – сказал Тороп.

– Хорошо, – сказала Марья. – Как скажете. Только я всё равно не понимаю. Почему его просто не убить?

– За что? – спросил Потык.

– Ну… Он орёт. Мешает вам жить.

Потык улыбнулся с превосходством.

– Ну и что? – спросил он. – У меня сосед как браги напьётся – тоже орёт. Не убивать же его.

– Сосед, – возразила Марья, – это человек. А змей – это нежить.

– Почему нежить? – возразил Потык. – Просто зверь, тварина. Ящерица, только большая. От человека мало отличается. Так же жрёт, так же спит. Зачем убивать?

Марья покачала головой.

– Он ваших детей пугает.

– Хватит болтать, – сказал я. – Ещё будет время. Пойдёмте, надо найти помост.

Мои спутники нестройно вздохнули: устали слишком. Чтоб поднять их дух, я поднял руки к небу и закричал:

– Горын за тыном!

– Горын за тыном! – повторили, надсаживаясь, Тороп и Потык.

А девка-бродяжка не повторила: ей незнаком был боевой клич воинов межгорья.

Остаток светлого дня мы потратили, вышибая дубинами просеки в крапивно-малинных дебрях.

Сначала отыскали помост: древнее, скрипящее под собственным весом сооружение из длинных, частично сгнивших жердин, увязанных меж собой кореньями и травяными косицами; одним концом помост упирался в землю, другим – нависал над краем тына.

По помосту можно было разбежаться вволю – да и сигануть на ту сторону, в змеевы владения.

Мы расчистили пятак у нижнего края помоста и там зажгли первый костёр и разбили стан: разоблоклись, расстелились, развесили сушиться обмотки.

Ещё два костра сложили в пятидесяти шагах на запад и на таком же расстоянии – на восход, но до темноты зажигать повременили.

На обустройство стоянки и на раскладывание кострищ ушёл весь вечер.

Всё это время змей никак не показывал своего присутствия, лишь один раз коротко, тяжко захрипел; полетел над верхушками деревьев гулкий позык; как будто усилился смрад, но спустя время его выдуло ветром.

Мы к тому времени уже сидели у костра, готовили оружие и отдыхали.

По старой воинской привычке я прислушивался – не дышит ли в окрестностях какой зверь, или разумный враг, не подкрался ли кто, подманенный светом костра, – но ничего не происходило в округе, ни тур, ни медведь, ни кабан не подошёл поглядеть на незваных гостей. Только два или три раза огромные луни бесшумно пролетали над нами, сверкая жёлтыми глазами и угрожающе ухая – пытались прогнать чужих со своей земли; но чужие не уходили.

Иногда мне казалось, что змей не спит, а только прикидывается, на самом деле – подкрался и замер, сокрытый за чёрной оградой, и разнюхивает, или даже наблюдает через дыру, нам неизвестную, – примериваясь напрыгнуть и убить.

Но я гнал от себя наваждение. Вся долина знала, что змей совсем плох, что силы его кончились, и дальше тына ему хода нет и уже не будет.

Марья не имела оружия, в сборах не участвовала, смотрела то в огонь, то на Потыка.

Под вечер в молодом парне разыгралась кровь, он не сводил глаз с девки и устроился точить нож таким образом, чтобы в свете костра его было хорошо видно.

Тороп, наоборот, изнемог полностью, заскучал, и как лёг, голыми ногами к огню, так и заснул. Вот женатая жизнь: человек привыкает есть в одно и то же время, ходить одними и теми же путями, из дома в катух, из катуха к озеру, от озера на поляну, а там и обед, а после обеда по хозяйству пройтись, изгородь поправить, – а тут и вечер, и опять поешь, и мёда выпьешь, или пива, а тут и женщина тёплая, а на ночь можно ещё что-то в рот забросить, и вот, через три года такого удовольствия, ноги уже не несут тебя за сто вёрст киселя хлебать; ломит пояс, вяжет загривок, саднит плечи дорожная поклажа.

Недавно ты был молодой, резвый и борзый, а теперь уже тяжёлый, и если вечером не выпьешь – засыпаешь недовольный, в тоске по домашнему беличьему одеялу.

Вечера в наших краях в это время года длинные. Меж светом и темнотой целая жизнь проходит. Захрапел Тороп, повернувшись на бок и натянув на голову козью покрышку. А малой Потык, наоборот, совсем изнемог молчать; поправил пальцем наточенное лезвие, отложил оселок, ловко повертел нож в пальцах, убрал за пояс – и не выдержал. Оборотился к Марье.

– Я спросить хочу.

– Спроси, – разрешила Марья.

– Лучше с глазу на глаз.

– Нет, – сказала Марья, – давай при всех.

Потык посмотрел на спящего Торопа, на меня: я сделал вид, что ничего не слышал.