Финляндия. Пора менять место жительства

Однако забрать из семьи — это крайняя мера, чаще бывает по-другому. Хотя 5–6 % финских детей и остаются с родителями, но их семьи состоят на учете, это политкорректно называется «стать клиентами» службы защиты ребенка. Соцработники периодически встречаются со своими «клиентами», выслушивают, предлагают решения, как-то помогают.

И тем не менее случаи именно с одним процентом беспокоят больше. Как же так — взять и отобрать ребенка? Посмотреть на эту систему изнутри трудно: одни толкуют все на свой лад (проблемные родители), а другим закон запрещает комментировать конкретные случаи (социальные работники). Сам я как родитель со службой защиты ребенка не сталкивался. Дети в школе, родня, знакомые — ни у кого не было таких проблем. Один процент — это же один ребенок из ста, у меня и нет в Финляндии стольких знакомых с детьми.

Однажды я проводил в Хельсинки опрос, прямо на улице, с камерой — и большинство прохожих, идущих с маленькими детьми, упоминали эту службу как что-то важное, но не имеющее к ним отношения. «Ну да, есть такая». «Слышали. Работает. Защищает права детей». «Некоторые родители очень плохо себя ведут, возникает опасность для жизни и здоровья детей — и детей тогда нужно защитить».

Название этой службы не вызывает у финнов ни воодушевления, ни озабоченности — мало ли какие есть государственные службы. Спорить об этом никто не будет. Клише «в Финляндии у родителей отбирают детей» в самой Финляндии совершенно отсутствует. Как говорится, а мужики-то не знали.

Когда я общался на эту тему с финскими чиновниками, они осторожно замечали, что значительное число семей, из которых государство забрало ребенка, получают социальные пособия. То есть это малообеспеченные, безработные или одинокие родители. Кстати, по финским законам ни низкие доходы, ни маленькая жилплощадь не могут быть основанием для того, чтобы забрать ребенка из семьи.

Финская газета «Илталехти» как-то предложила читателям написать о своем опыте общения со службой защиты ребенка. Большинство писем пришло без подписи (вот вам и знаменитая скандинавская открытость), и в большинстве из них эту службу ругали. Читаю одно из писем: «Уже полтора года мой ребенок живет в приемной семье. За это время бог знает сколько раз в социальной службе поменялись работники. Общаются со мной просто унизительно, от вопросов уходят: „Не могу ответить, не знаю“, „я таких вопросов раньше не решала“, „это неважно“. И так они занимаются судьбой ребенка! Мне ничего не говорят, и я даже не знаю, как его вернуть, (мать-одиночка)».

В 2011 году я договорился об интервью в одном из отделений этой страшной службы в Хельсинки. И вот, словно нерадивый родитель, ищу их в восточном районе города, подхожу к типичной финской малоэтажке у метро, в которой гнездится все подряд: магазин бытовой техники, парикмахерская, ночной клуб, медицинская консультация (та самая — для мам-пап-и-детей). И тут же — вход в службу защиты ребенка.

Меня ведут по коридору, рассказывают: в каждом таком отделении работает человек по 20. Одному специалисту рекомендуют вести от 20 до 50 дел, на самом деле норму иногда превышают вдвое — это публично признавала и профильный министр. Это был первый раз, когда от финского государственного учреждения повеяло чем-то знакомым — недофинансированием, некоторой усталостью, но убежденностью в том, что дело нужное.

Общался я с «руководящим специалистом по социальной работе» Линдой Бломстедт. Она точно знала, как называется ее должность по-русски, потому что в офисе у нее был финско-русский словарик, который соцработники подготовили, сотрудничая с питерскими коллегами. Я первым делом попросил статистику — насколько много у них русских клиентов? Оказалось, совсем немного: в 2009 году у большинства проблемных семей родной язык был финский (2375 семей). Русские семьи на втором месте, но с большим отрывом — их было всего 114. И далее сомалийских — 105, арабских 48, и еще пара десятков национальностей (это иммигрантский район).

«Прежде всего о проблемах нам сообщает полиция, — рассказывала Бломстедт. — На втором месте школа, а на третьем родители, они сами обращаются за помощью». «Клиенты» службы могут оставаться «на учете» максимум до совершеннолетия ребенка (то есть до достижения ими 18 лет).

И какие же обстоятельства финны считают основанием для «открытия дела»? В чем видят угрозу ребенку, причину, по которой государство должно вмешаться? Русский язык? Нет, конечно. Пьянство, Об этом мне рассказывала финский омбудсмен по правам ребенка Мария Кайса Аула:

— Самая типичная причина — употребление родителями алкоголя в той степени, в какой это может навредить ребенку. Часто это связано и с насилием в семье, конфликтами при разводе, недостатком родительских навыков, усталостью.

— Но кто ж не устает? Что такое усталость?

— Это когда родители уже ничего не могут поделать.

По-русски сказали бы: руки опускаются, вот тогда.