Финский дом

Весело шумят под солнцем и дождем по всей Стране Заходящей Луны молодые пышные деревья зинь, но возвышаются над ними то тут, то там огромные, высокие деревья дзен, и когда загнившие деревья зинь падают под ударами меча времени, деревья дзен продолжают давать тень и прохладу…»

А потом была суматошная, веселая и нервная работа в захолустном городке, в маленькой районной газетке. Временами я вспоминал об отце. И как-то незаметно убедил себя в том, что нужно ехать на Кавказ. Для начала в Грозный, есть же там справочная служба. Однако поездка все откладывалась и откладывалась. А потом случилась Перестройка…

И вдруг привычная, уютная жизнь кончилась. Быстро прошла весенняя эйфория перемен, схлынули митинги, витиеватые речи с обновленных трибун, жаркое лето дикого, но озаренного надеждами на лучшее, рынка. И наступила холодная неприглядная осень отрезвления. Горящий Белый дом, нищие по подземным переходам и война в Чечне…

Подмосковье. Военный аэродром. В брюхе огромного Ила камуфляжные люди с оружием, в центре – полевая кухня, закреплённая тросами, тюки, рюкзаки и сумки, ящики… Самолёт, натужно взревев, сделал пологий разворот над аэродромом, и в иллюминаторе показались ряды толстобрюхих Илов, похожих на жирных осенних гусей на краю сентябрьского седоватого от первого инея поля. В кадре двое на соседних чашках жёстких металлических сидений военного «борта» – лет тридцати старший лейтенант внутренних войск и штатский в зелёной с массой карманов куртке – постарше. Облака в иллюминаторе закрыли землю, и двое оторвались от иллюминаторов.

– Журналист? Первый раз в Чечню? – спрашивает военный.

– Да. Нет, – отвечает штатский в зелёной куртке. – В смысле «да» – журналист и «нет» – не первый раз.

– И я – «нет», – он достаёт из огромной серой сумки, стоящей у ног яблоко и фляжку, наливает в колпачок чайного цвета жидкость и подаёт спутнику. – За удачу!

Журналист пьёт, закусывает половинкой яблока, протянутой ему военным, на глаза его набегает слеза. Сразу видно, что человек он не шибко пьющий.

– Знаешь, каждый мужик должен побывать на войне! – вдруг очень убеждённо говорит лейтенант.

– Почему? – откликается журналист, ожидая, что военный заведет разговор о долге, о Родине и патриотизме, скажет привычное «есть такая профессия…»

Но лейтенант сказал:

– Чтобы ценили своих жен. Я там спать ложусь и считаю – еще на один день ближе к жене. Я ее там знаешь, как люблю!.. Ну, вернёшься, пройдет полгода, привыкнешь, как-то все притрется. Но все равно… Кто под пулями вдали от семьи, от жены походил…

Блокпост (Граница Чеченской республики. Поздний вечер)

– Ну вот, значит, дружили русский Иван и чеченец Беслан…

В блиндаже сумрак, тонкими пластами плавает белесый сигаретный дым, за узкими бойницами вечерняя синева стремительно, как это всегда бывает в горах, сгущается в непроглядную ночь. Прапорщик – контрактник Зыков заводит уже десятую, пожалуй, байку. Слушателей в блиндаже человек семь. Кто ест, кто возится с вещами, кто, напрягая глаза, пытается читать затертое письмо при свете маленькой коптилки, мерцающей на самодельном столе. На голой железной кровати в углу ворочается старлей, застрявший по пути на вертолетную площадку на ночь глядя. Зыкова и слушают, и не слушают, и уж враки его всерьез не воспринимают, но ему, похоже, все равно, и он плетет и плетет свой незамысловатый монолог, блестя золотым зубом, торчащим на самом видном месте.

– Да-а-а, и вот пошли они как-то на охоту – Иван впереди, Беслан сзади. Вдруг чеченец обгоняет русского и говорит: впереди не ходи, ходи сзади. Почему?! – русский спрашивает. Убить могу!

– Городишь ты… – пробормотал с кровати старлей.

– И не горожу, это мне реальный осетин в Моздоке реально рассказывал. Чего ему врать?

Да-а-а, и вот как-то позвал Беслан Ивана в гости с ночевкой. Среди ночи просыпается Иван, а над ним стоит Беслан с ножом: «Уходи, Иван, домой и не приходи больше, кровь будет!»

Так вот и закончилась дружба Ивана с Бесланом…

Зыков посмотрел в бойницу, где стало совсем черно:

– Что-то тихо сегодня.