Финский дом

Путешествие на раздолбанном «Урале» по раздолбанным дорогам, как ни странно настраивает на философский лад. Полуразрушенный дом, сгоревшая легковушка в кювете, брошенное, поросшее бурьяном поле – опять и опять наводит нить мысли на все те же вопросы, на которые почти невозможно ответить. Почему так легко было вывести из состояния покоя целый народ, почему так просто люди взялись за оружие и начали стрелять во вчерашних соседей? Почему так быстро озлобились, пришли в дикое первобытное состояние? И чего добились? И как жить дальше, если обе стороны думают о нанесенных обидах и во всем винят друг друга? А как быть тем, в чьих жилах течёт кровь двух народов?..

В кадре панорама небольшой вертолетной площадки. Два вертолета застыли большими зелеными беременными стрекозами. У края площадки на скамейке сгорбился журналист. Он пишет что-то в свой блокнотик. Часовой у вертолетов с любопытством поглядывает на него, шагая под застывшими винтами.

Голос за кадром:

Что заставляет людей перемещаться по свету? Никто не знает. Снова и снова все новые Ясоны и Одиссеи отчаливают от своих берегов. Отчаливали и будут отчаливать, пока существует хомо сапиенс. Каждый за своим золотым руном надежд, денег, славы, в результате расчета или в порыве безумства, по приказу тоски или гордыни. Все эти причины – правда, но не вся правда.

Какое золотое руно в который раз поманило меня на Кавказ из повседневного спокойствия в надрывающую душу беду? Поехал ли я за новыми ощущениями, чтобы отдраить, отскоблить потускневшее восприятие жизни, за новой философией, которой требовала душа, или позвало меня в этот опасный путь банальное журналистское честолюбие, или всё же вновь и вновь убегаю от самого себя и тайных своих желаний, которых и сам не понимаю, в затаенной надежде встретить отца – не знаю. Сам ли я принял такое решение или неведомый император, разглядев мое дерево зинь, заставил меня отправиться в путь, – не знаю…

Наверное, это формула жизни: «Человечество – вечный странник, который забыл, откуда идет, не знает, куда и его все время мучит вопрос: зачем?»

Ночной полёт (Ханкала – аэропорт «Северный» – Итум-Кала)

Солнце уходило за отдаленную гряду гор, и надежда на прилет вертушки таяла с той же скоростью, с какой таял день. Небольшой дощатый сарай, над выходом из которого была кое-как прибита табличка «Аэропорт Ханкала», пустел. Народ – все больше военный, камуфляжный, – потеряв надежду на вылет, разбредался по своим расположениям.

– Вот так всегда, – ворчал пожилой полковник, нервно расхаживая по сараю, – из Моздока прилетишь моментально, а тут обязательно застрянешь!

Во время перелета из Моздока полковник весело и громко рассказывал старые анекдоты и то и дело прикладывался к фляжке, в которой, кажется, булькал коньяк. В который раз он выходил на площадку и спрашивал у перронного, так будет вертолет или нет? И в который раз перронный пожимал плечами – а кто ж его знает, должно быть будет… А может и нет…

Почти стемнело, когда в сарае кроме меня остались лишь полковник да двое контрактников, пристроившихся на неструганой скамеечке. Один из них был совсем молод, худ, нервен и пьян, а второй постарше – круглый, как мячик, подвижный, веселый и почти трезвый.