Финский дом

Пьяный контрактник уже полчаса разговаривал то ли с кем-то нам не видимым, то ли со всем миром сразу. Он рубил ладонью воздух, и пристально глядя себе под ноги, доказывал:

– Никто не скажет правду! Воруют крысы тыловые амуницию? Воруют! Торгуют оружием? Торгуют! Они, сволочи, карманы набивают, а мы – под пули!

– Ну, Витя, – сочувственно успокаивал его второй контрактник, – это уж давно известно, кому война, а кому мать родна. А раз уж назвался груздем – бери автомат и под пули! Но, Витя, пуля дура, а ты молодец! Домой жив-здоров едешь, к дочке.

– У меня знаешь, какая дочка! Я как узнал, что она родилась, сразу жене позвонил, сказал – Анюта! Они Жанной хотели. Я сказал: Анюта! Блин!

Он вдруг вцепился в ворот приятеля:

– Я за дочку знаешь! Я всем чеченам глотку перегрызу! И этим крысам тыловым. Мне новая «разгрузка» положена, камуфляжка положена? Положена! Где она?!

Вдруг он обмяк, завалился на плечо круглому и затих. В дверном проеме сарая показалась первая звезда.

Когда надежда на вертушку истаяла как огонек последней спички, в черном небе раздался рокот, и скоро на площадку опустилась грузная, словно бы уставшая за день серо-зеленая стрекоза.

Открылась дверца, грязный механик выглянул, замахал рукой:

– Быстрей, быстрей! Полетные листы приготовить! Бегом!

Едва последний пассажир – кажется, это был пьяный контрактник Витя – забрался во чрево вертушки, механик захлопнул дверь.

Вертолет задрожал, завибрировал и резко пошел вперед и вверх.

– Ну что ж вручаем свои жизни в руки славных пилотов! – стараясь перекричать вой двигателя, нарочито торжественно провозгласил полковник и приложился к фляжке.

– Да нет, – возразил ему механик. – Жизни свои вы сейчас вручили кое-кому повыше! – и показал пальцем вверх.

– Пожалуй, – легко согласился полковник.

Буквально через несколько минут под нами разлилось мерцающее море огней. Это в каждом дворе пригородов Грозного горели газовые факелы. Когда матросы Магеллана, проходя южным проливом, увидели костры индейцев, они назвали ту землю Огненной. Настоящая Огненная земля – подумалось мне – здесь! Вертолет летел вдоль цепи холмов, на которых багрово полыхали пламенем газовые вышки и сполохи этих огней метались по бортам вертолета, по кассетам с НУРСами, по лицам пассажиров. А в затемненной кабине вертолетчиков, словно угли затягивающегося пеплом костра мерцали красные огоньки приборов. Я пробрался к кабине, крикнул вопросительно обернувшемуся пилоту:

– Бывает, что вертолет ночью обстреливают?

– Случается, но мы тогда не церемонимся, засекаем, откуда стреляли, заходим на цель и – НУРСами!

Нас не обстреляли, и вскоре вертушка благополучно встала на бетонные плиты грозненского аэропорта «Северный».

Пассажиры как по команде потрусили было к разбитому зданию аэропорта, но механик прокричал в спины:

– Мужики, не ходите туда, там растяжек полно, смотрите, все поотрывает.

– А где же? – обернулся пожилой полковник.

– Да вон, прямо у забора, в кустиках!

В Итум-Калу мы должны были вылететь на рассвете, а остаток ночи предстояло провести в палатке КПП охраны аэропорта.

Перед сном я сидел на краю летного поля, разглядывал красивую линию холмов по ту сторону взлеток, неясные силуэты раскромсаных самолетов «дудаевской авиации» и невольно прислушивался разговору, доносящемуся от КПП:

– Я ему говорю, сынок, не спи на посту! «Духи» налетят, пискнуть не успеешь, вырежут всех… Они ведь какие приходят – совсем ничего не понимают, здесь только учатся. Пацаны…

Неожиданно черный силуэт холмов прорезала тонкая линия сигнальной ракеты. Донесся выстрел. Потом другой. Потом раздались автоматные очереди.

Я обернулся. Неясные фигуры на КПП спокойно пыхали цигарками.

А за аэродромом разгорался настоящий бой, послышались взрывы, и вдруг пламя осветило далекую, словно сложенную из спичек нефтяную вышку. К небу потянулся багровый дымок. И так же неожиданно, как началось, все мгновенно стихло…

Остаток ночи я сквозь сон прислушивался к тишине, мне все казалось, что где-то идет бой и доносятся выстрелы. Но это трещали сырые поленья в железной печке-буржуйке.

Утром в Итум-Кале мы забрали раненого. Ковыляя на обмороженных ногах, он забрался в хвостовую часть «вертушки», пристроился в темном углу на патронных «цинках» и всю дорогу молчал, посверкивая воспаленными глазами, как пума из клетки. Он чем-то неуловимым отличался не только от меня – штатской сошки, но и от камуфляжных военных. От него исходило скрытое напряжение, непонятная тревога и угроза. Он был другой…

На экране – утро. Блокпост. Крупным планом лицо солдата с прикрытыми глазами. Камера отъезжает, и мы видим, что солдат дремлет стоя, привалившись спиной к серому бетону блокпоста. Меж стволов ближнего леса плавает туман. Вдали возникает звук мотора, солдат вздрагивает, вскидывает на плечо автомат и вразвалку бредет к полосатому шлагбауму…