Финский дом

– Вот упрощенный пример нашей жизни, – прокомментировал происходящее дядя Вася. – Все бегут, много азарта, шума и энергии. Но зачем? На самом деле Джеку курица не нужна, Аполлоныч его покормил и он сыт. Аполлоныч знает, что Джек курицу не съест, но ему неудобно перед Ивановной. И Ивановна знает, что пёс курицу не съест, но её раздражает интеллигент-художник, который не хрена не работает, только картинки малюет, а деньги загребает лопатой, и пёс у него мясо жрёт…

Курица, наконец, ухитрилась проскочить в щель под дверью сарая, пёс удовлетворённо гавкнул и побежал спасаться от наигранного гнева хозяина к его жене, а Анна Ивановна, стукнув метлой по дворовой пыли, вроде бы про себя, но так, чтобы слышали все, пробормотала:

– А еще очки носют… тттилигенты…

Двор сонно затих. Мы помолчали. Потом дядя Вася вздохнул:

– Да-а, жизнь тянется до-олго, а пролетает в одно мгновенье…

Год 1951

Рано утром каждый день за окном слышалось «труп-хрруп, труп-хрруп» – это колонну зеков гнали на стройку. В новом микрорайоне дома возводили уже кирпичные. Просторные, с высокими потолками и большими окнами. Потом, через несколько лет, их назовут «сталинками» и всегда будут сравнивать с более поздними жалкими «хрущёвками» или «хрущобами».

Но первые жители рождающегося вокруг древнего монастыря ядерного города жили именно в финских домах.

Здесь потекла светлая жизнь, полная надежд и ожиданий, странно уживавшаяся с мрачным бытом старых бараков и неряшливыми частными дворами.

Мальчишки ходили в школу, в которой преподавали московские и ленинградские интеллигентные учителя, а после школы играли в деревенские игры. Подростки щеголяли широкими штанами, ловко цыкали плевками через плечо, и едва ли не у каждого в кармане таился нож или самодельный кастет, а уж в крайнем случае – свинчатка. Зеков здесь отчего-то стали называть зыками, а сделанные зеками на обмен финки или складные ножи – зыкинскими. Через какое-то время термином «зыкинский» в подростковой среде стали обозначать вообще всё отличное, здоровское, хорошо сработанное, надёжное…

«Зыкинский у тебя велик, Колька! Дай катнуться…»

Как-то со стороны монастыря раздались взрывы. Взрывали храмы. Рухнул один, затем второй, подошла очередь колокольни, но тут власти нежданно остановились, и старая колокольня, часы на которой было видно прямо от дома, уцелела.

Взрывы потом звучали регулярно. От них дребезжали стёкла в окнах и хрусталь, у кого он был, в сервантах. Но это уже не имело отношения к монастырю. Это рвали заряды на секретных площадках. Что-то испытывали…

* * *

На перекрёстке вырос ещё один финский домик, поменьше – особнячок в один этаж. Разместился тут небольшой магазинчик, часть которого заняла распивочная. Можно было зайти после работы, выпить рюмашку водки «с прицепом», то есть с кружкой пива. Закусить чёрствым бутербродом с колбасой либо твердокаменными баранками, а в счастливый день – воблой или таранькой.

Рядом почти всегда курсировал милиционер. Иногда с собакой. Народ сюда ходил хоть и добродушный, но бывало, алкоголь горячил сердца и головы, и двое-трое под возгласы «пойдём, выйдем!» вываливались на улицу, чтобы не в тесноте распивочной предъявить друг другу аргументы, после которых случалось, что у спорящих уменьшалось, скажем, количество зубов. Впрочем, такое случалось в те молодые для города годы крайне редко… Кто бы мог подумать тогда, что в этом пропахшем чёрт те чем, заплёванном особнячке лет через десять городские власти разместят ЗАГС. И потом не одно поколение брачующихся будет выходить из его дверей с глуповатыми счастливыми улыбками и – у кого сбыточными, у кого нет – надеждами.

* * *