Финский дом

Да, но не всё так безобидно. Бывают ведь и другие сумасшедшие. Как же он мог забыть о двоюродной своей тётке – Марякльне? Вообще-то звали её Марья Яковлевна, но так уж повелось, что торопливая родня не разменивалась, слила имя и отчество в одно прозвище – Марякльна – и всё. Работала она в психбольнице. Уж давно… И вот была, была, а потом пропала. Арсений знал её мало и даже не поинтересовался – куда делась. И только потом рассказали ему, как было дело. Был у них там один буйный. И как-то так вышло, что только Марякльне его удавалось успокаивать. Уж чем она его взяла – неизвестно, только тот даже стал вроде как в себя приходить. Марякльна упросила главврача, чтобы ему разрешили в общий холл выходить и даже гулять изредка. А весной он ее в дровяном сарае зарубил. Рассказывали, что пришел в общую комнату с топором, а с лезвия кровь капает. Стоит, глаза ясные, как бы даже веселые, вроде как доброе дело какое сделал… Потом, правда, дошло, что ли до него, буянить начал, кричал жутко, плакал. Но недолго мучился, однажды ночью порвал на лоскуты простыню, да и повесился…

Говорят, когда Марякльну нашли, она еще живая была. И вроде еле дышала уже, и голова в крови, а глаза ясные, и вроде как не больно ей совсем. Не судите, говорит, его, он хороший, больной только…

Арсений передёрнулся. Нет, уж лучше посох и сума. Всё же страшная штука – смерть. Или не страшная? Ему припомнился сумрак вечерней избы, иконы, поблескивающие серебряной фольгой окладов в танцующем свете свечей. Старенький священник, прихлёбывая, попивает крепкий душистый чай с неведомыми травами и отвечает на наивные, воспитанного в атеизме Арсения вопросы.

– Вот если ты христианин, значит, должен помнить свой сметный час – и вовеки не согрешишь. Перед смертью все твои богатства, кроме духовных, – тлен и ничто. Знаешь, как в народе говорится – гроб карманов не имеет. А смерть – не горе. Смерть – для нас живых печаль об ушедшем, но для усопшего – рождение к новой жизни.

Потрескивает фитилёк лампадки, пахнет ржаным хлебом, травами и лампадным маслом. Старый человек с улыбкой смотрит Арсению в глаза:

– Смерти не бойся.

– Да я и не боюсь…

– И хорошо.

Ангел тонко и холодно улыбнулся, спросил громовым голосом:

– Так не боишься?

Словно ледяным ветром повеяло в лицо, сердце снова забилось со страшной силой. «Так не боюсь? – замирая от страха, спросил Арсений сам себя? – и почему он спрашивает меня об этом? И зачем мы так долго – час? день? год? Беседуем о смерти? Экзамен? Чистилище? Бред?»

Отчего ещё сильнее запахло бензином.

На вопрос: «Как вы хотели бы умереть?» было получено много разных ответов. И только один из более сотни опрошенных ответил: «Никак»…

Ангел встал, расправил складки хитона, засмеялся и взмахнул невероятными крыльями, отчего стало ещё холоднее. Пустыня вдруг начала стремительно белеть, и Арсений почувствовал холод снега. Ангел оторвался от земли и, поднимаясь в небо, закричал громовым голосом:

– Не бойся! Не бойся, но помни! Очнись, парень, очнись!..

– Очнись, парень, слышишь, очнись! – голос из громового превратился в обычный мужской человеческий, и Арсений почувствовал, что кто-то трясёт его за плечо.

Солнце било в глаза, капала со лба кровь, в голове гудел колокол. Снег залетал в расплющенное окно автобуса, завалившегося на бок под откосом шоссе. Пахло пропитавшим снег бензином. Из-за переднего сиденья торчала рука со скрюченными в последней судороге пальцами. Рядом застыла в нелепой позе женщина с открытыми, но слепыми глазами и оскаленном в немом крике ртом. Человек в зимней куртке и сваливающейся ушанке тащил Арсения за рукав из разбитого автобуса:

– Очнись, парень, очнись. Бензин разлился, может полыхнуть.

Автокатастрофа! И Арсений всё вспомнил.

В эту командировку он очень не хотел ехать. И ему самому было это странно, ведь он любил поездки, любил новые места и встречи. Недаром бабка называла его порой Шатун Гулящий. А тут надавило что-то на сердце, навалилась депрессия, впору отказаться. Только как откажешься – работа. Пришлось ехать. Арсений ясно вспомнил, как автобус весело летел по зимнему шоссе, как сверкало солнце в инее белых берёз и пушистых лиственниц. Он даже повеселел и начал получать удовольствие от поездки. А в какой-то момент увидел в лобовом стекле «Икаруса» мчащийся навстречу грузовик, потом заснеженные деревья придорожной лесопосадки, странным образом переворачивающиеся кронами вниз, и очнулся сидя на валуне в странной пустыне…

– Ну, парень, повезло тебе, – гудел над ухом мужчина, помогая Арсению взобраться на обочину. – Четыре трупа вокруг тебя, а тебе только бровь поцарапало. Ну, повезло.