Финский дом

Зимой, набегавшись по морозу, излазив сугробы, уютно было сидеть перед жаркой печкой, смотреть в отворённый её огненный зёв, подбрасывать в пламя щепки и мечтать о чем-нибудь недостижимом. Стрекочет швейная машинка «Зингер», на которой мать, взяв работу «на дом», строчит то синие сатиновые «семейные» трусы, то грубые рабочие рукавицы. Бормочет что-то приглушённое радио. Отец прилаживает линзу к телевизору КВН. Экранчик у КВНа с почтовый конверт, но линза делает изображение побольше. Скоро начнётся зыконский фильм – «Человек-амфибия», и к нам придут соседи. Во всём доме всего два телевизора – у нас и у полковника из третьего подъезда. Полковника вечно нет дома, и самое интересное приходят смотреть к нам.

Младшему брату отчего-то нравится плевать на раскалённую печку. Он плюёт, слушает, как шипит слюна на чугунной плите, и смеётся. Я ругаюсь, даю ему затрещину, но через некоторое время он не выдерживает и снова плюёт…

Солнце присело уже отдохнуть на покатую крышу большого сарая, но жара всё равно плавила воздух и душу. Необычайно жаркое лето. На пеньке давно спиленного тополя сидел кот, и я лениво смотрел на то, как он лениво смотрел на ленивых воробьев, ковырявшихся в пыли в тени поникшей сирени. Воскресный пустой двор млел в ожидании вечерней прохлады. Вот тогда разнесутся крики ребятни, застучит домино, и из окон поплывёт запах жареной картошки.

Вдруг со второго этажа из томно распахнутого окна раздался женский раздраженный крик:

– А я тебе говорю – еще одна такая рыбалка, и я тебя вместе с Ферапонтовым твоим скалкой! И Люську евойную – скалкой! Огород неубран, в закутке шалман, а тебе всё рыбалки! И ладно бы рыбу приносил, а то всё одни пустые бутылки!

В ответ послышалось глухое оправдательное по тону бормотание, но его безжалостно перекрыл женский голос:

– Чтоб всю неделю теперь с работы – на огород! Рыбалка!

Хлопнула дверь, и во двор вышел дядя Вася. Он был небрит и явно с похмелья. Пожал мне вялой ладонью руку и, присев рядом, уставился на кота. Кот, недовольный таким вниманием, спрыгнул с пенька и на всякий случай покрался к воробьям, но те тут же предусмотрительно разлетелись. Дядя Вася посмотрел на открытое окно и отчего-то сказал:

– Оспаривать очевидное – глупо. Но ещё глупее время от времени не оспаривать очевидного! – Он почесал небритый подбородок и добавил: – Почти всё новое в человеческом мире – результат опровержения очевидного.

* * *

Когда сарай, кряхтя и вздыхая, повалился всей своей темной массой вперед и вбок, над двором всплыло серое облако пыли, и все поневоле отступили назад. Сарай был такой старый, что никто не захотел возиться с ним, разбирая на доски. Просто подцепили тросы к угловым бревнам и стропилам крыши и дернули разок колесным трактором «Беларусь».

Через день завалы разобрали и очистили место для нового сарая. Весь мусор увезли, и только красный гранитный валун остался лежать никому не нужный под старым тополем. Он валялся там долго, а потом как-то незаметно исчез, словно стёртый текучим временем. Нет, ничего особенного в том камне не было – обычный гнеток для кадки под квашеную капусту. Но мне его жаль, и чем дальше уходит время капустных кадок, дровяных сараев и воскресного домино под дворовыми тополями, тем больше жаль.

Эх, детство, детство! Ускачет красно-синим мячиком, упорхнёт пестрой бабочкой, словно беззаботное лето, улетит белогрудой ласточкой в дальние края. Только память неугасимую по себе оставит. Первые морозы, утренний иней и ранний снег неизбывно станут вызывать в памяти веселую картинку из этого времени – «капустный день»…