Финское солнце

С этими словами Горле подходит к окну и, не решаясь его распахнуть, смотрит на уличный и подмышечный градусники попеременно. Если на улице тепло, то она без опаски, не боясь получить осложнение, открывает форточку или всю створку окна, и тогда в комнату врываются звуки из внешнего мира: автомобильные гудки, голоса людей, лай собак. Машины сигналят так, будто кто-то пропал или умер. А под козырьком – это Горле хорошо видит – греют кости Лахья и Рухья.

Посиделкам на скамейке Юххо и Горле предпочитают прогулки по парку «Дубки». Потому что Горле тайком ревнует Юххо к Рухье и Лахье. Но и сам Юххо не любит беззубые шепелявые сплетни, поскольку их не слышит.

– У старости женское лицо, – вздыхает Горле. Затем она, шаркая, идет на кухню и помогает мужу готовить манную или овсяную кашу, запах которой разносится по всему «Дому».

Помешивая священную кашу в кастрюле, Юххо думает о гигантской яме в парке «Дубки». Недавно на окраине парка вырыли большой котлован. Юххо не терпится сходить и посмотреть, как идут работы. Наполнили яму кашей бетонного раствора или нет еще.

5

Я тоже, как и многие поволжские финны, люблю стоять у окна и смотреть на улицу. На бегущие облака, на бездомных собак, на пасмурное небо в облачных клочьях, на шумную суетливую улицу, на полупустой двор, на вздыбленные кроны вековых дубов в парке и покладистые ветви берез. На ночные витрины магазинов и врубленные в Дом-башню «Спасательную шлюпку», «Детский мир и рыбки» и аптеку «35 и 6».

На трамвай, который едет, чуть раскачиваясь, дребезжит нежно и звонко под тенью лип, как весенняя капель, на подростков, проехавших на роликах или велосипедах в сторону парка «Дубки». На застенчивые пары влюбленных: Ляйне и Арве, Айну и Эйно, Кюллики и Тайсто. Они так застенчивы, что не смотрят друг дружке в глаза, а делают вид, будто они друг дружке совсем не нужны, будто они едва знакомы. Влюбленные даже не держатся за руки, но это уж типично финское. А как они занимаются сексом, мне и подумать неловко.

Если выйти через арку «Дома», а затем миновать несколько кварталов, то можно дойти до парка «Дубки». Есть и другие пути – через дворы и мою любимую длинную березовую аллею. Тут без разницы. Хотя пройти несколько кварталов по запыленной шумной улице для Рухьи и Лахьи – дело нелегкое.

Я вижу, как поутру старухи спешат в парк «Дубки», чтобы отнести покойным мужьям яичек и хлебушка. Они кладут нехитрую снедь в дупла деревьев, чтобы птицы – вестники небес и потустороннего мира – приняли эти приношения.

Процессия из старух кажется мне нескончаемой. Рухья и Лахья, Ульрика и Синника, Тююнни и Тююкки.

Я вижу, как рыбак Вялле, возвращаясь с утренней рыбалки, несет мелкую рыбешку и салаку, чтобы тоже опустить в дупло. Как охотник Ласле несет кусочки тонко нарезанного лосиного мяса. Чтобы птицы-курьеры отнесли подношения духам предков.

Я часами могу так стоять и медитировать. Часами, неделями, месяцами. Сам не знаю почему. Вид из моего окна скучный, невыразительный, бессмысленный. Там словно застыли те времена и пространства, которых уже нет в реальном времени и пространстве. Вытянувшись вдоль улицы, стоят большой кирпичный дом и несколько панельных, в которых я никогда не бывал. Серое уныние и море асфальта. А в воздухе – привкус красного кирпича и серой побелки. Жилые, но безжизненные здания и пустыри между ними. Невзрачная атмосфера города, где мы бытуем-обитаем. Но всё это мне до боли близко, всё это родное. И люди, что гуляют по улице, тоже родные и любимые.

Я замечаю, что рыбак Вялле и охотник Ласле при встрече не здороваются за руку, будто боятся излишне крепкого пожатия или просто стесняются соприкосновения. Но это тоже типично финское: с живыми держать дистанцию, а с мертвыми быть нежными и на короткой ноге.

У каждого жителя Нижнего Хутора в парке «Дубки» есть родовое дерево. Есть оно и у меня, и я частенько иду туда, чтобы от всей души прижаться к нему спиной или обнять его руками, попросить о чем-нибудь и запастись силой. Попросить у предков, чтобы никто из моих родных не заболел и не умер, не пропал, не исчез, не сгинул.

6

Я так прошу, потому что в Нижнем Хуторе люди частенько пропадают бесследно, словно в Аргентине времен Перона, или в Чили при Пиночете.

– Раз-два, раз-два, раз-два!

Сегодня парк в очередной раз прочесывают курсанты военного училища. Вон Атти, вон Батти, а вон, чуть впереди, их командир лейтенант Олави.

И что они там ищут? Может, бомбу, спрятанную экотеррористами, а может, и мальчика, пропавшего позавчера. Ведь в Нижнем Хуторе люди, случается, пропадают на раз-два, без вести и следа.

То мамаша пропадет на целых пять суток, зайдя в магазин за молоком и хлебом и оставив ребенка в коляске у подъезда. А то уже и ее ребенок исчезает из своей люльки на колесах. А бывает, что дети пропадают прямо из детского городка около «Дома», как сейчас пропал мальчик Тайми. Минуту назад он вроде играл со всеми в казаки-разбойники или в прятки, да так спрятался, что никто из сверстников не смог его найти.