Финт хвостом

– Вместе взятых. – рассмеялся Хендерсон, но это был нервный смешок. Он не мог себе представить, что Блур его не заметит и не начнет выяснять отношения, если уже не начал.

В течение нескольких минут единственным звуком в ночи, кроме уханья совы, было шипение сигареты Блура. Затем он заговорил снова.

– Я хочу тебя кое о чем спросить, – сказал он, и у Хендерсона сжалось нутро. – А ты бы… скажи, если думаешь, что я не должен такое спрашивать… но ты бы переспал с Элизабет, если бы она захотела?

Хендерсон потерял дар речи. Блур затушил сигарету.

– Ладно, не надо было такое спрашивать. Забудь, что я сказал, ладно?

Хендерсон все еще не мог подобрать слова.

– День был долгий, – сказал Блур. – Думаю, нам обоим надо поспать. Завтра мы должны найти эту чертову кошку, и чем раньше встанем, тем больше шансов у нас будет.

С этими словами он заполз в тесную двухместную палатку.

– Я немного посижу, – сказал Хендерсон, потому что не мог заставить себя забраться в палатку, пока Блур еще не спал. – Я скоро.

Хендерсон проснулся на рассвете, дрожа от голода и холода, и обнаружил, что Блур уже встал. Его спальный мешок был свернут и сложен в мешочек, а рюкзак стоял рядом, наготове. Хендерсон вылез из спального мешка и сделал глоток из бутылки минеральной воды, которую держал у себя. Он натянул кое-какую одежду и без особого энтузиазма сделал пару отжиманий. Блур появился, когда он отливал на краю поляны, и вскоре они отправились в путь, не осмелившись сказать друг другу ничего, кроме «доброе утро».

В середине утра они наткнулись на кролика или, вернее, на его шкуру. Кто-то съел все мясо – вокруг валялись оставленные косточки, и отбросил шкуру, умело вывернутую наизнанку. Блур взял ее и поднял так, что шкура снова вывернулась, как кукла-перчатка.

– Дикая кошка, – сказал он.

– Правда?

– Они бывают свирепые, – добавил он, поворачивая кроличью шкурку так, чтобы голова, которая все еще была цела, перевалилась из стороны в сторону. – Имей в виду, у домашней кошки это получается также просто.

Они продолжали двигаться дальше вглубь леса. Блур оставался впереди, а Хендерсон изо всех сил вглядывался в мягкий свет между стволами высоких сосен, потому что чем скорее они найдут кошку, тем скорее смогут вернуться домой. Удивительным образом его беспокоило, что он не может подойти к телефону и спросить, как она себя чувствует. Цикл у нее обычно заканчивался довольно быстро и шел два, самое долгое – три дня, и хотя болей почти не было, они с Хендерсоном всегда радовались появлению менструации как доказательству того, что им все сошло с рук еще на месяц. Они принимали меры предосторожности, но из-за обстоятельств все-таки волновались, когда дело доходило до трех недель.

Как раз перед тем, как остановиться и поесть, около 6 часов вечера, они наткнулись на ласку. С него содрали шкуру так же чисто, как и с кролика. Блур торжествующе поднял ее, словно почуяв успех и деньги.

– Сам Кёртин не смог бы сделать лучше, – сказал он, выворачивая шкуру.

– Что ты имеешь в виду?

– Этим он и занимается. Сдирает шкуру с животного, мертвого, конечно, затем использует тушу, чтобы сделать форму, обычно из стекловолокна, если только не попадается кто-то совсем мелкий.

Во время обеда из консервов Блур продолжил:

– Он пригласил меня провести день в его мастерской, когда собирался заняться пумой, которую получил из зоопарка. Пума умерла от старости и ему было поручено сделать из нее чучело для какого-то музея в Уэльсе. По-видимому, на большую кошку уходит несколько недель, но я был там в тот день, когда он ее свежевал.

Блур отодвинул бумажную тарелку и закурил сигарету. Тени вокруг поляны сгущались по мере того, как небо постепенно лишалось дневного света.

– Он подвесил тушу вверх ногами на цепь, прикрепленную к балке. Удивительно, как легко с нее снялась кожа. Чуть тянул – и она снялась на дюйм или около того, потом он брал скальпель и осторожно освобождал ее от жира и хрящей. Странно видеть ободранную тушу с выпученными глазами и неприкрытыми мышцами и сухожилиями. В каком-то смысле это красиво.

Хендерсон поставил на примус чайничек как повод отвести взгляд от Блура, чье лицо приняло выражение смешанного отвращения и восхищения.

– А что он делает с тушей? – спросил Хендерсон.

– Звонит живодерам, которые приходят и забирают её. Если туша мелкая, вроде птицы или ласки, он выбрасывает ее в поле. Наверно, вокруг его мастерской полно жирных лис.

– Значит, чучело, которое мы видим в музее, вовсе не животное, это просто шкура с гипсом внутри?

– Именно. Обычно он использует монтажную пену. Такого тигра можно поднять одной рукой, настолько легким получается чучело.

– И тебя это не разочаровывает?

– Вовсе нет. Все зависит от того, что ты считаешь животным: тушу или шкуру. Потому что, как только ты освежевал зверя, у тебя с одной стороны остается кусок мяса, а с другой – шкура, которую, по сути, ты и видел, пока она была жива.

– Но ведь под шкуру никто не заглядывает.