Фёдор Достоевский. Одоление Демонов

Неурядицы в карьере прототипа, со всей определенностью сказавшиеся на судьбе персонажа, под пером Достоевского обдуманно получали совершенно иной вектор: блестящее, но тоже прерванное поприще Ставрогина имело куда более скандальный финал. «Кончив курс, он, по желанию мамаши, поступил в военную службу и вскоре был зачислен в один из самых видных гвардейских кавалерийских полков». Затем Николай Всеволодович «имел почти разом две дуэли, кругом был виноват в обеих, убил одного из своих противников наповал, а другого искалечил и вследствие таковых деяний был отдан под суд. Дело кончилось разжалованием в солдаты, с лишением прав и ссылкой на службу в один из пехотных армейских полков… В шестьдесят третьем году ему как‑то удалось отличиться; ему дали крестик и произвели в унтер — офицеры, а затем как‑то уж скоро и в офицеры… После производства молодой человек вдруг вышел в отставку».

Первые шаги по служебной лестнице, сделанные Ставрогиным, были не просто отнесены на двадцать лет вперед, в другой, тоже, кстати, весьма точный исторический контекст (что отвечало задачам злободневного политического романа), но и резко криминализированы. Юность и первая молодость Ставрогина, «буйные порывы слишком богатой организации» героя на порядок превосходили соответствующий этап биографии прототипа именно по части буйства, скандалов и беспорядка. Намерение автора «испортить» репутацию героя — по сравнению с реальной биографической канвой прототипа — было особенно заметно, когда рассказ касался деликатной любовной сферы, в которой и Спешнев и Ставрогин имели необыкновенный успех.

III

А вот женились бы… на хорошенькой да на молоденькой, так, пожалуй, от нашего принца двери крючком заложите да баррикады в своем же доме выстроите!» — намекал на выдающиеся амурные способности Ставрогина пострадавший «в чести своей» Липутин.

В «обществе пропаганды», к которому принадлежал Достоевский, была хорошо известна драматическая любовная история Спешнева, относящаяся к его студенческим годам и вынудившая начинающего востоковеда оставить университет. «Когда ему был 21 год, — вспоминал П. П. Семенов — Тян — Шанский, близкий знакомый многих петрашевцев, — он (Спешнев. — Л. C.) гостил в деревне у своего приятеля, богатого помещика С., и влюбился в его молодую и красивую жену. Взаимная страсть молодых людей начала принимать серьезный оборот, и тогда Спешнев решил покинуть внезапно дом С — х, оставив предмету своей страсти письмо, объясняющее причины его неожиданного отъезда. Но г — жа С. приняла не менее внезапное решение: пользуясь временным отсутствием своего мужа, она уехала из своего имения, разыскала Спешнева и отдалась ему навсегда… Уехали они за границу без паспортов и прожили несколько лет во Франции до той поры, пока молодая и страстная беглянка не умерла, окруженная трогательными попечениями своего верного любовника»[201].

Романтическое приключение, в котором Спешнев выглядел рыцарски достойным и благородным героем, имело, видимо, и какие‑то неясные оттенки, не прошедшие мимо внимания тех, кто его биографией интересовался специально.

«В 1848 году, в первых порах западной революции, прибыл к ним Спешнев, человек замечательный во многих отношениях, — писал своим друзьям, Герцену и Огареву, М. А. Бакунин. — История его молодости целый роман. Едва вышел он из лицея, как встретился с молодою, прекрасною полькою, которая оставила для него и мужа, и детей, увлекла его за собой за границу, родила ему сына, потом стала ревновать его и в припадке ревности отравилась. Какие следы оставило это происшествие в его сердце, не знаю, он никогда не говорил со мною об этом»[202].

Биографы Спешнева дополняли таинственную и скандальную историю точными именами и подробностями. «Прекрасная полька», Анна Феликсовна Савельева, урожденная Цехановецкая, была женой соседа — помещика, старшего брата лицеиста Савельева, исключенного вместе со Спешневым из университета. Полюбив чужую жену, «все взвесив и имея 5 месяцев на решение», восемнадцатилетний Спешнев предложил ей бежать с ним и организовал побег весной 1840 года.

Родственники Спешнева писали о ней: «Небольшого роста, очень изящная шатенка с сверхъестественно большими зелеными глазами на смуглом лице, блестящего ума, совершенно исключительного обаяния и доброты». Сам Спешнев, хлопоча о разводе Анны Феликсовны с мужем и добиваясь согласия матери на брак с ней, убеждал мать в глубине и серьезности своего чувства, в высоких моральных качествах любимой женщины, опровергал многочисленные сплетни вокруг ее имени, трагически рисовал собственное немыслимо фальшивое положение «подлеца, мошенника, труса и негодяя», оскорбившего якобы всех и отказывающегося жениться, возлагал на мать ответственность за гибель его счастья, угрожал неизбежностью дуэли. „Я клянусь, — писал Спешнев, — что мне нужна такая мать, как Вы, такая жена, как она, и такой друг, как Владимир Энгельсон. Помимо моего счастья, мне нужна слава, наука и поэзия”»^[203].