Фиорд Одьба

— Ладно, иди гуляй на своей свадьбе. — На душе у Тихонцева смутно. «Что же мне делать? — думает он. — Кто мне поможет?» Он глядит в бумажку, где записан длинный перечень дел: 1) сухари, 2) муки двадцать килограммов, 3) письма Симе, 4) носки Валерию и Симе, 5) отправить шлифы.

Григорий идет, спотыкаясь, в сельпо...

Потом он таскает мешки. Какие-то люди сидят на крылечке. Кто-то кричит:

— Что ж ты, начальник, сам работаешь? Заставил бы своих работяг.

«Как их заставить? — думает Тихонцев. — Что можно сделать? Верно, я не могу быть начальником. Ну и пусть. Все равно».

Он тащит сухари из пекарни. Потом сахар, гречку, соль и консервы.

«Все равно, — думает он, — все равно караван отправится завтра».

Он сколачивает ящики из обрезков фанеры, чтобы отправить шлифы. Потом ищет каких-то бухгалтеров, расписывается в каких-то фактурах. Получает письма для Симы. До чего же их много, писем. Он завидует Симе. Вычеркивает пункт за пунктом из реестра необходимых дел. К вечеру в реестре остаются только заказанные Валерием носки. Все остальное имущество, весь провиант свалены в сенцах. Можно утром вьючить оленей и трогаться в путь.

Тихонцев сидит на бревнах. Ему, пожалуй, не встать. Он глядит на реестр. «Жалкий чечако, — говорит себе Григорий. — Ты не смог работать в тайге, так хоть сделай, о чем тебя просят люди...» Эти слова действуют на него. Он поднимается и снова идет. Покупает в сельпо носки. Отыскивает избу Сергеева брата Кешки. Там — свадьба, застолье.

Может быть, «горько» кричат, а может быть, что иное. По-тофоларски шумят.

— Григорий Петрович, — кличет Сергей, — Григорий Петрович...

Тихонцев провожает его и Лену до дома. Ночует он здесь же, вместе с Торкуевыми. Ложится на пол у входа, чтобы при случае не пустить Торкуевых догуливать на свадьбу. Спит мало. Утром будит Сергея. Тот зовет жену, разговаривает с ней по-тофоларски. На Григория он не глядит. Часа через два начинает вьючить оленей.

Вьючиться надо возле Иванова дома: там все имущество. Иван вышел, глядит, но ничем не помогает. Что-то его тяготит. Весь он хмурый и грубый. Жена его стоит поодаль смиренно и в то же время настороженно.

— Вань, — говорит она мужу, — ты бы ехал на покос. Дожди пойдут, без сена останемся.

— Успеется.

— Ваня, — спрашивает Тихонцев, — а когда же мы с тобой двинем в путь?

— Я, может, еще совсем не пойду, — отвечает Иван, не глядя. — Сено косить надо.

...К полдню вьюки готовы. Двинулись тихо олени. Сучик поплелся мордой в траву. Пушок остался молча сидеть, внимательно глядя. Он все понимает.

Тихонцев пошел следом за караваном; сильно хромая, дошел до ворот, до ограды села. Там он простился с Сергеем и с Леной.

— Счастливо вам поправиться, — сказал Сергей. — На третьи сутки мы обязательно будем на месте. Шибко пойдем. Ой-ой-ой. Олени свежие.

Григорий глядит, как уходят олени, как бежит сверху, с Саян звонкая речка Уда. А там дальше Кара-Бурень, Белая Дургомжа, пенно-зеленый Дотот. Там Чукин, Валерий, Симочка, Вася. Они очень ждут и теперь уже скоро дождутся.

«Я сделал все, — думает Тихонцев. — Теперь бы лечь на траву, или пойти в больницу, или сесть в самолет и лететь в Нижнеудинск. Не за что отвечать. Нечем руководить». Это томит Григория и тревожит. Ему хочется самому вести караван к ребятам, идти по тайге... Он вспоминает, как торопился прочь из горелого леса, из лагеря, как ликовал, уходя. Это было лишь пять дней назад, но уже стало дальним и странным, как глупое детство.

Иван вдруг показался на дороге. За спиной у него котомка, а у ноги справа — Пушок.

— Далеко ушли? — спросил Иван у Григория.

— Да вон сейчас за тем мыском скрылись.

Иван перелез через изгородь.

— Пойду, — сказал. — В тайге все-таки вроде лучше.

Пушок обернулся, посмотрел на Тихонцева разумно и весело. Григорию показалось даже, что пес ему подмигнул.

Кто ее выдумал

Шофер Вася скосил глаза на девушку, сидевшую с ним в кабине, и повел баранку влево. Его «ЗИС» заколыхался, как большой гусак, перевалился на обочину тракта и накренился. Вася приподнял плечо, подставил его девушке под голову и долго ехал так.

Девушка спала. Губы ее раскрылись, и возле них металось облачко пара.

«ЗИС» шел медленно, раздумчиво, накренившись влево. Ехавший следом Иван все трубил, трубил, подгоняя Васю. Обогнать его и поехать первым он не решался, а Вася не слушал сигналов.

Большая колдобина незаметно нырнула под радиатор, колеса ударили по ней, «ЗИС» содрогнулся. Девушка проснулась и сказала: «Ой...»

— Что, — сказал Вася, — кидает? — И обнял правой рукой девушку снисходительно, по-хозяйски.

От этого размашистого касания девушка вдруг притаилась. Она стала неподвижно и прямо глядеть в ветровое стекло. Вася словно впервые заметил ее городское пальто и мужскую шапку с ушами. Его рука, обнимавшая девушку, вдруг огрузла. Снять бы ее, но не было подходящего повода. Вася сделал вид, что рука съехала сама собой. Схватил баранку и погнал.

Иван сразу же начал отставать и снова затрубил: дескать, подожди, Вася. Совсем не мог он ездить в одиночку, этот Иван.