Фиорд Одьба

...Молоденькие, совсем еще зеленые пихтовые макушки топорщились вровень с колесами. Сами пихты, дремучие, черные, жили где-то глубоко внизу, в бездне, отгороженной от дороги тоненькими столбиками. Снег стал ломиться в ветровые стекла жестче и злей. Расплывшееся по краю неба багряное солнце подсушило его. Воздух стал колючим, пар на губах у людей — пышным и белым.

Приближалась ночь. Начинался буран. Он накрыл машины на ровном болотистом месте. Под снегом плюхала вода. Снег все прибывал, ложился крепко, слой за слоем.

— Ничего, — говорил Вася, — до Перелома тут теперь больших подъемов нет, а там все вниз. Какой бы ни был снег, — все равно пробьемся.

...Когда лопнули цепи на скатах Васиной машины, он залез в кабину, минуту посидел неподвижно, посмотрел на девушку усмешливо и в то же время как-то очень доверчиво, открыто.

— Ну, что теперь делать будем, невеста? Вот жизнь, и кто ее только выдумал? Мокрый весь. Ударит мороз — и крышка.

Вася улыбнулся с веселой лихостью. Девушке показалось, что жизнь эта очень ему нравится. Почему-то ей тоже стало весело. Только ноги никак было не согреть в резиновых ботиках.

— Пусть Иван попробует вперед выйти, — соображал Вася, — у него машина полегче да и мотор новый. Пробьет колею.

Иван попробовал. Его машина обогнула «ЗИС» и пошла, медленно вспарывая крепкий снег. Вася завел мотор, рванулся следом, да ничего из этого не вышло.

Тогда он сорвал веревки, которыми был укреплен в кузове брезент, скрутил их в толстый жгут, привязал к передку своей машины.

— Давай прицепим! — крикнул он Ивану. — Поддернешь меня немножко, может, вылезу.

Прицепили веревку к Иванову «газику», дернули. Жгут лопнул.

— Вась, — сказал Иван, — давай поедем на моем «газике». За Переломом, говорили, изба есть. Хоть переночуем. А тут ведь что, подыхать, что ли?

Солнце садилось в снег. Как хлопья пепла на пожаре, носились в его тревожном рябиновом свете алые снежины. Буран не унимался. Вплотную подступала ночь.

— Ты езжай, — сказал Вася. — Я тебя догоню. Я сейчас вторые скаты сниму на задних колесах и целиной попробую. Снег не должен быть сильно глубокий, до земли пропорюсь. Я раз из Усть-Коксы пробивался, снегу во было, по грудь. И ты езжай с ним, невеста.

Почему она не уехала? Сейчас бы ей было тепло. А так надо мелко-мелко, часто стучать носками ботиков по железному дну кабины. Как это глупо! Почему она не уехала с Иваном?

Стекла кабины обложило матовой пленкой. Слышно, как Вася глухо колотит ломиком по скатам. Как это он сказал? «Ударит мороз — и крышка...»

Лязгнула дверца. Седобровый, ввалился в кабину Вася. Потянулся к девушке, сказал, хрипло и отрывисто выдыхая слова:

— Дай хоть погреться об тебя, невеста.

— Погрейся, — сказала девушка и тоже подалась ближе к нему. Ватник у Васи покрылся корочкой льда.

— Ладно, — сказал он, — чего тебя без толку холодить? Ты, наверное, и сама закоченела.

— Да нет, не очень. А у тебя, смотри, и в сапогах снег.

— Ничего. Он завел мотор. «ЗИС» дернулся, задрожал от натуги, потом осел назад, смолк. Снова забормотал стартер, снова рванулась машина, и опять без толку. Тогда Вася сказал коротко:

— Пошли.

Колеи, проложенные «газиком», уже успело перемести. Бесновался буран. Вошли в тайгу, и снег стал совсем смирным. Плотно друг к дружке стояли листвяки. Негде тут было разлетаться снегу, негде ему было посвистеть и покуражиться. Оставалось только падать спокойно, плавно и густо. Скоро след от «газика» стал едва различим.

И вдруг под самым Переломом след исчез вовсе.

Может, сдуло бураном? Вася побежал вперед, разгребая ногами снег. Нет, этой дорогой давно не ходили машины. Вася побежал назад, вниз. Что-то заметил на снегу, медленно, согнувшись, пошел туда, где по краю дороги топорщились столбики. Они стояли, здесь ровно, в ряд, только в одном месте чернела пробоина. Вася подошел к пробоине, заглянул в темь, клубящуюся под ногами, тихо сказал:

— Подъема не взял. А назад Иван не умеет ездить... Ва-а-ня! — прокричал он, сложив ладони у рта. — Ива-а-ан!

Кто-то слабо позвал снизу, а может, это скрипнула лиственница. Вася сел на край обрыва, свесил ноги и скользнул вниз.

Долго шелестели, погромыхивали следом за ним камни.

— Вася, куда вы?..

Девушка осталась одна. Снежины садились ей на щеки, на лоб, на ресницы. Их становилось все больше и больше. Они ее не боялись. А девушке стало страшно. Большая, пустая ночь залегла вокруг. Она казалась особенно пустой оттого, что не стало вдруг рядом Васи, надежного человека. И еще оттого, что все было непостижимо обыденно и просто: машинный след обрывался возле столбиков. И все. Больше ничего не было. Одна тьма и мысли. Восторженные, не ко времени. «Как это все необыкновенно. Какие люди... — И совсем уже потаенная, не мысль даже, а тень мысли: — И я, и я здесь. И я с этими людьми. Как я после расскажу об этом! Ох, как же это все...».

В смерть, которая могла быть вот тут, рядом, за столбиками, совсем не верилось. Просто было очень страшно.

— Эге-е-ей! — донеслось снизу. — Живо-о-й!