Фиорды. Скандинавский роман XIX - начала XX века

Я, стало быть, приехал в ресторан и сразу занял столик у застекленной стены. Официант поспешил вручить мне меню, деликатно прикрыл чистой салфеткой объедки телячьего жаркого, оставленные предыдущими посетителями, и, проворно подав карточку вин, коротко, быстро кинул: «Шабли?» — обнаружив этим вопросом, что память его хранит, вероятно, не меньшие запасы разных мелких сведений, нежели иная профессорская. Я не такой уж рьяный любитель вин, но когда обедаю не дома, то и правда пью почти исключительно одно шабли. А он не новичок в своем деле и клиентов своих знает как облупленных. Первое волнение молодой крови он усмирял, балансируя подносами с пуншем в «Бернсе»; приобретя с возрастом солидность, исправлял более сложные обязанности старшего официанта в «Гамбургской бирже» и «У Рюдберга»; и кто знает, какому капризу фортуны обязан он тем, что, чуть оплешивевший и в чуть залоснившемся фраке, делал он теперь свое дело в заведении попроще. С годами он стал неотделимой принадлежностью тех мест, где пахнет съестным и хлопают пробки. Я рад был его видеть, и мы обменялись понимающими взглядами.

Я осмотрелся. За соседним столиком сидел симпатичный молодой человек, у которого я обыкновенно покупаю сигары, чревоугодничая в обществе своей барышни, миловидной маленькой продавщицы с бойкими крысиными глазками. Немного поодаль сидел исполненный пасторского гладкобритого достоинства актер с семейством, утираясь салфеткой. А в самом углу сидел одинокий старый чудак, знакомый мне по кафе и кабачкам верно уж лет двадцать, по-братски разделяя скромную трапезу со своей собакой, такой же старой и такой же поседелой, как он сам.

Мне принесли шабли, и я сидел, любуясь игрой солнца с легким светлым напитком в бокале, как вдруг услышал прямо над ухом женский голос, показавшийся мне знакомым. Я поднял глаза. То было целое семейство: папа, мама и с ними мальчик лот четырех или пяти, прелестное дитя, но претенциозно и нелепо выряженное в голубую бархатную блузу с кружевным воротником Командовала дама, и ее голос был странным образом знаком мне: вот здесь сядем — нет, не здесь — здесь солнце, нет, отсюда никакого вида — где же метрдотель?

И тут я ее узнал. Я узнал в ней ту самую девицу, что билась когда-то в истерике у меня на полу, умоляя помочь ей избавиться от ребенка, которого она носила. Значит, она вышла-таки замуж за своего вожделенного приказчика и произвела-таки на свет своего ребенка — несколько, правда, скоропалительно, но кто нынче на это смотрит, — и вот вам, извольте, corpus delicti[15], бархатная блуза и кружевной воротник. Ну-с, любезнейшая, что вы на это скажете — кто из нас оказался прав? Скандал теперь дело прошлое, а малыш вот он, рядышком, маменьке на радость…

Но только действительно ли это тот самый ребенок? Нет, но может это быть тот самый. Мальчику года четыре, самое большой пять, а со времени той истории прошло по меньшей мере лет семь, восемь: я тогда только-только начинал практиковать. А что же могло случиться с первым ребенком? Верно, осечка. Ну что ж, тоже ничего страшного, поскольку, очевидно, дело удалось поправить.

Кстати сказать, при ближайшем рассмотрении семейство мне не очень понравилось. Мамаша молода и еще очень красива, но успела уже заметно раздобреть и чересчур уж сделалась цветущая. Я по дозреваю, что она ходит с утра по кондитерским, попивает портер с пирожными и сплетничает с приятельницами. А папаша — типический донжуан из приказчиков. Судя по его наружности и по ухваткам, он, надо полагать, непостоянен как петух. Кроме того, у обоих эта ужасная манера загодя выбранить официанта за предполагаемую нерасторопность; манера, которая мне претит. Выскочки, одним словом.

Я запил свои разнородные впечатления добрым глотком легкого кисловатого вина и взглянул в раскрытое окно. За окном расстилался ландшафт — такой щедрый, покойный и теплый под лучами послеполуденного солнца. Канал отражал зелень берегов и синеву небес. Несколько лодок с гребцами в полосатых майках неслышно, легко скользнули под мост и пропали из глаз, велосипедисты проехали мостом и рассыпались по дорожкам, а на траве под большими деревьями сидели группами люди и наслаждались тенью и чудесным днем. А над моим столиком порхали две желтые бабочки.

И покуда я сидел так, отдыхая взглядом на густой сочной зелени за окном, мысли мои перенеслись к одной давней моей фантазии, какой я иной раз себя тешу. У меня есть небольшие сбережения, тысяч десять или, может, чуть больше, в надежных государственных бумагах. Лет эдак через пять-шесть наберется, верно, довольно, чтобы выстроить себе домик на лоне природы. Только вот где его построить? Непременно где-нибудь у моря. И непременно на открытом побережье, без горок и шхер. Мне хочется, чтобы горизонт был открыт, и мне хочется слышать море. И мне хочется, чтобы море было на западе. Чтобы солнце заходило в море.