Фирдоуси Абулькасим. Шахнаме. Том 2

За день до прибытья, Ростема встречать
Пришла на дорогу иранская рать.
Туc гордый, Гудерз, чей родитель Гошвад,
И прочие, спешась, к Ростему спешат.
И, пеший, Ростем устремился к бойцам,
¹⁰⁶⁰ Привету внимая, приветствует сам.
Все двинулись вместе к воротам дворца,
Для дружбы и блага раскрыты сердца.
Пришли и склонились пред ликом царя,
Но тот не ответил, досадой горя,
Почтившим хвалою венец и престол;
Нахмурены брови, лик — мрачен и зол.
На Гива, как яростный лев, зарычав,
Вскричал без стыда повелитель держав:[45]
«Ростем кто таков, чтобы долг нарушать
¹⁰⁷⁰ И все против воли моей совершать!
Как с дерева плод,— будь со мною мой меч,—
Я тотчас бы сшиб ему голову с плеч!
Его уведи и немедля повесь,
И память о нем пусть изгладится здесь!»
Боль Гиву отважному стиснула грудь:
Ему ль на ростемову жизнь посягнуть!
Сильней закипел в повелителе гнев,
И слышит собранье мужей, онемев,
Что Тусу-бойцу отдает он приказ:
¹⁰⁸⁰ «Повесь и Ростема и Гива тотчас!»
Кавус то садился, то снова вставал;
В нем гнев, что огонь в тростниках, бушевал.
Тогда, в изумленье мужей приведя,
Взял за руку Тус исполина-вождя;
Хотел он, должно быть, его увести,
Уловкой от царского гнева спасти.
Но грозно Могучий взглянул на царя
И крикнул: «Себя распаляешь ты зря!
Чем дальше, твои злодеянья черней.
¹⁰⁹⁰ Клянусь, не достоин ты званья царей!
Ты б лучше туранца повесил в сердцах,
Врага, разъярившись, поверг бы во прах!
Сегсар и воинственный Мазендеран,[46]
Чин с Мысром и Румом, и Хамаверан
Склонились пред Рехшем крылатым моим,
Пред меткой стрелой и булатом моим.
От смерти спасён ты моею рукой,
Тебе ли пылать ярой злобой такой!».
И Туса слоновьим ударом свалив,
¹¹⁰⁰ И через лежащего переступив,
Направился к Рехшу. Нахмурив чело,
Вскочил исполин в боевое седло.
И грозно вскричал, разъярён и суров:
«Я — львов победитель, даритель венцов!
Я страха не ведаю, что мне Кавус!
Как смеет коснуться руки моей Тус!
Мне сила победная Богом дана,
Не царь её дал, не от войска она.
Земля мне — держава, и Рехш — мой дворец,
¹¹¹⁰ Мне палица — жезл, и шелом — мой венец.
Могучая длань, булава, и копьё,
И смелое сердце — вот войско моё!
Тьму ночи мой меч озаряет лучом,
Я по полю головы сею мечом.
Свободным родился, тебе я не раб!
Мной править лишь воля Йездана могла б.
Просили бойцы, чтобы я на престол
Царем венценосным Ирана взошёл,
Но я от престола свой взор отвратил,
¹¹²⁰ Я долг, и закон и обычай хранил.
А если пошел бы я царской судьбе
Навстречу — страной не владеть бы тебе.
Меня ты зато поделом наказал,—
Всего я достоин, что здесь ты сказал,
Но гнев твой — ничто для меня, Кей-Кавус!
Кобада венчал я, и этим горжусь.
А если б Кобад, славной памяти царь,[47]
С Эльборза, где жил он в забвении встарь,
Со мной не примчался, и в грохоте сеч
¹¹³⁰ Врагов за него не крушил бы мой меч —
Ты здесь не сидел бы на троне царя,
Дестанова сына браня и коря!»
Сказал он иранцам: «Нагрянет Сохраб,
И каждый падёт, будь он крепок иль слаб.
Пусть каждый теперь о спасеньи своём
Подумает, разум поможет вам в том.
В Иране меня не увидите впредь:
Вам ползать, мне соколом в небо взлететь!»
Хлестнул скакуна и помчался он прочь,
¹¹⁴⁰ От гнева Могучему стало невмочь.
Бойцы, словно стадо, что бросил пастух,
Растеряны; мрачен у каждого дух.
Сказали Гудерзу: «Разорвана нить,
Но то, что разорвано, соединить
Под силу тебе. Твой разумный совет
Вождем будет принят, сомненья в том нет.
Но должно сперва образумить царя;
О мире и благе ему говоря,
Ты сердце безумца, быть может, смягчишь
¹¹⁵⁰ И счастье ушедшее нам возвратишь».
Сидят, совещаясь, мужи-храбрецы,
Верховные рати иранской бойцы:
Воинственный Гив и отважней Бехрам,
Премудрый Гудерз и Горгин, и Роххам,
И слышатся речи: «Неправеден шах,
Не ценит он верности в славных мужах.
Могучий Ростем — первый витязь у нас;
Не он ли Кавуса от гибели спас?
В годину тревожную тягот и бед
¹¹⁶⁰ Державе надежней защитника нет.
Мы с шахом, покинув родную страну,
У нечисти мазендеранской в плену[48]
Томились. Трудов не жалея и сил,
Ростем нас избавил, он Дива убил.
Он радостно шаха возвел на престол,
К нему на поклон именитых привёл.
И в Хамаверане, где схвачен был шах.
Где долго томился он в тяжких цепях,
Разил супостатов Ростем удалой,
¹¹⁷⁰ К опасности не повернулся спиной.
И снова Кавусу престол он вернул,
И снова на верность ему присягнул...
Петля — вот награда для богатыря!
Что ж нам остаётся? Бежать от царя!
Но время деяний теперь, не речей.
Все ближе опасность и день все мрачней».
К царю поспешив, именитый Гудерз
Уста пред Кавусом без страха отверз,
Промолвил он: «В чём провинился Ростем?
¹¹⁸⁰ На гибель Иран обрекаешь зачем?
Забыл, как ворвался он в Хамаверан,
Как сдался Могучему Мазендеран?
Повесить Ростема грозишь самого?
Пустое царям не к лицу хвастовство.
Коль нас он покинет и вторгнется рать
С вождём, что свирепостью волку подстать,—
Кого из иранцев пошлёшь ты, о шах,
Того исполина повергнуть во прах?
Про лучших бойцов твоих слышал давно
¹¹⁹⁰ И видел их всех Гождехем, но одно
Твердит: не спасётся от гибели тот,
Кто с мощным Сохрабом сразиться дерзнёт.
Властитель, которым боец оскорблён,
Подобный Ростему,— умом обделён».
И царь, услыхав наставления те,
Поверил Гудерзу, его правоте;
В словах неразумных, жестоких своих
Раскаялся; гнев повелителя стих.
«Ты истине учишь,— сказал он в ответ —
¹²⁰⁰ Премудрого старца нам дорог совет.
Глава властелина должна быть мудра,
Горячность и гнев не сулят ей добра.
Ростема должны вы теперь воротить,
Его успокоить, умиротворить,
О прошлом напомнить, суля ему вновь
И благоволенье моё и любовь.
Ко мне убеди его снова прийти,
Душе удручённой покой возврати».
Гудерз властелина покинул тотчас;
¹²¹⁰ Ростему вдогонку дорогою мчась,
Он вёл за собою друзей боевых,
Иранских мужей на конях огневых.
Ростема увидя в пустынной дали,
Догнали, горячую речь повели;
Бойцу-исполину воздали хвалу:
«Живи, недоступный печали и злу!
Весь мир да склонится пред волей твоей!
Престолом владей до скончания дней!
Ты знаешь, умом Кей-Кавус небогат,[49]
¹²²⁰ Он скажет и лишнее, гневом объят,
Но в сказанном вмиг повиниться готов
И к дружбе он снова склониться готов.
Коль шахом обижен Могучий, скажи,
Виновны ли в этом Ирана мужи?
Ужели расстаться нам время пришло?
Ужель благородное скроешь чело?
В отчаяньи руки грызёт себе шах;
Раскаялся он в безрассудных речах».
На это Могучий промолвил в ответ:
¹²³⁰ «До шаха Кавуса и дела мне нет!
Что трон для того, кто гордится седлом!
Мне мантия — панцирь, венец мой — шелом.
Горсть пыли — Кавус для Ростема: с чего
Страшиться мне ярого гнева его!
Тех слов непристойных я стою, клянусь,
Какими меня поносил Кей-Кавус:
Зачем из темницы его я увёл,
Вернул ему царский венец и престол,
Воителей Мазендерана разил,
¹²⁴⁰ Властителей Хамаверана разил!
Зачем Кей-Кавуса из вражеских рук
Я вырвал, избавил от плена и мук!..
По горло я сыт. Не страшусь никого,
Создателя только страшусь одного!»
Излил накипевшую горечь обид
И смолк. Исполину Гудерз говорит:
«Уйдёшь — подозренье обидное вдруг
Охватит и шаха и витязей круг.
— Знать, мощи туранца страшится герой.—
¹²⁵⁰ Так станут шептаться мужи меж собой.—
Послушать, что пишет о нем Гождехем,
Так впору готовиться к гибели всем.
Когда устрашил он Ростема — в борьбе
Не сладить с туранцем ни мне, ни тебе—.
Про гнев Кей-Кавуса, Ростема уход
Средь витязей толков немало идёт.
Сохраба мужи поминают не зря.
Смотри же, не вздумай покинуть царя!
Чтут гордое имя твоё на земле,
¹²⁶⁰ Но бегством его ты схоронишь во мгле.
К тому же в опасности древний наш край,
Державе и славе угаснуть не дай!
Грозят нам туранцы; позора не снесть
Тому, в ком отвага и вера, и честь».
Внимал увещаньям Гудерза Ростем
И думу глубокую думал меж тем.
Сказал он: «Коль в сердце я чувствую страх,
Пусть дух испущу у тебя на глазах!
Ты знаешь, от битв я бежать не привык,
¹²⁷⁰ Но дух мой унизил владыка владык».
И ясно Ростему: закрыта стезя,
Дворец ему нынче покинуть нельзя.
Бесчестья страшась, возвратился с пути
И снова к владыке решился войти.
Кавус, лишь увидел воителя, встал
И жарко молить о прощении стал:
«Нрав пылкий самою природой мне дан,
Такими родимся, как хочет Йездан.
О недруге весть — будто меч надо мной;
¹²⁸⁰ Сравнишь мое сердце с ущербной луной.[50]
Послал за тобою, но тщетно я ждал.
Увидел, и гнева — увы — не сдержал.
О, витязь, тебя оскорбил я в сердцах,
Я каюсь, уста да засыпет мне прах!».
Ответ был: «Над нами ведь ты вознесён.
Мы — слуги, для нас твоя воля — закон.
Я подданный скромный, не больше того,
Коль подданства я заслужил твоего.
Пришел я твоим повелениям внять,
¹²⁹⁰ Готов пред владыкой склониться опять».[51]
Шах молвил: «О славный, живи много лет,
В душе сохраняя немеркнущий свет!
Сегодня весёлого пира черед,
А завтра дружины мы двинем в поход».
Для пиршества все приготовлено вмиг,
Украшен чертог словно вешний цветник.
Вся знать собралась и пред славным вождём
На радостях сыплет алмазы дождём.
Звон лютней, свирелей протяжный напев;
¹³⁰⁰ Кружится рой нежных, как лилии, дев.
Сгущается сумрак, а пир все шумней,
Вздымаются чаши за славных мужей.
Так пили они до полуночной тьмы,
Пока от вина не затмились умы.
Пир кончен, расходятся богатыри,
Чтоб сном безмятежным проспать до зари.