Фирменный поезд Фомич

– Пока ничего… Через полчаса снова…

– Да что же делать-то?

– Ничего, Артем… Что-нибудь придумаем…

– Академики возьмут Степана Матвеевича под свое крыло, – сообщил мне Федор. – Прямо с вокзала увезут.

– Ничего, Артем. Я верю. Верю, что смогу прожить одну, но свою жизнь, уж какая бы она там ни оказалась.

– Хорошая у тебя семья, – сказал Геннадий Федорович. – На расширение будешь подавать?

– Какое расширение?

– Какое, какое… На расширение квартиры?

– Посмотрим.

– Да что тут смотреть, – вступил в разговор Валерий Михайлович. Говорил он с трудом. И вообще сидел полураздетый. Я уверен, что на нем осталась только та одежда, которую смог пропустить писатель Федор. – Нет, Артемий! Тут рвать надо. Это как в магазине. Не встал в очередь за бельгийским костюмом, будешь носить местной фабрики. Я вот, например, всегда…

Писатель Федор ласково обнял Крестобойникова и погладил по щеке.

– Будет, Валерий Михайлович, будет, – тихо и успокаивающе сказал он.

– А?.. Ах да… Забываю все… Но стараюсь, стараюсь.

– Стараешься, стараешься, – подтвердил Федор. – На вокзале придется в майке выходить.

– В майке, – печально согласился Валерий Михайлович.

Тут уж, видно, ничего нельзя было поделать.

– Приучим, – пообещал Федор. – Постепенно, но приучим.

– Приучим! – возликовал Валерий Михайлович.

В углу сидел Семен, неприступный и злой. Тут одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что у него с Тосей дело погибло навсегда. Да только откуда я мог знать души людей?

Я подошел к нему и протянул руку.

– Спасибо, Семен! Спасибо за сына!

Семен посмотрел на меня с неприязнью, помедлил, но все же свою руку протянул, правда, нехотя, словно только бы отвязаться.

– Ладно, – отмахнулся он. – Невелика заслуга.

– Нет, нет, Семен. Всю жизнь буду помнить.

– Всю жизнь… Добро долго не помнят.

– Это ты зря, Семен.

– Зря?! А я ведь вот что мог сделать! Я ведь мог твоего сына снова увести… ну, то есть… сам понимаешь… а потом не признать. Да и как его, скажи, признать, когда он вырос на четыре года.

– Да зачем же?

– А затем… Тогда бы Тося прибежала ко мне и на коленях молила, чтобы я ее простил и снова взял к себе. Она бы ради твоих детей это сделала. Я знаю. И слова бы мне никогда худого не сказала, виду не подала. Она такая… И еще раньше бы кончилась эта чертовщина!

Я невольно отшатнулся от Семена.

– Прошу прощения! – встрял в разговор Федор.

– Да идите вы к черту со своим прощением! – взревел Семен. – Прощение! Прощение! Кому оно нужно, ваше прощение? Святые! Великомученики! Один за всех, все за одного! А ваше человеческое-то уже начало трещинку давать! Не заметили?

– Истинно, истинно, – подтвердил Валерий Михайлович. Но Федор снова обнял его и погладил по небритой щеке.

Семен отвернулся к окну и замолчал.

– Не надо, Семен, – попросил я. – Я искренне благодарен тебе. И если уж ты и это мог сделать, да не стал…

– Да! Не стал, не стал! – Семен снова повернул ко мне свое злое лицо. – А знаешь, почему не стал? Знаешь? Не смог! Просто не смог! Счастье ваше зацепило. И разбить бы его, а не получается. Потому что своего нет, а хоть какое-то на свете должно быть. Хоть в кино, хоть у соседей. Только у соседей обычно не бывает. А с тобой мы скоро навсегда разойдемся. И я буду думать: вот человек, у которого счастье. И я ему помог. Хоть и свое разлетелось ко всем чертям, а другому помог. Я ведь злюсь на тебя. Я тебя ненавижу за твое такое счастье! Но пусть существует! И Тося… Тосю я не знаю, Таисию Дмитриевну, то есть Голованову… И пусть раньше, чем позже. Детей хоть, слава богу, нет… Никто спрашивать не будет: «А кто мой милый папочка?» И вообще… Можешь ты уйти и не мозолить мне глаза своим странным видом? У тебя на лице написано: «Довожу до сведения всех, что я абсолютно счастлив!» А это не всем нравится. Мне, по крайней мере.

– Хорошо, Семен.

– Вот и катись к своему милому семейству… Ха-ха-ха! А ведь семейство и в самом деле необычное, необычное семейство!

– Ладно, Семен, ты уж как хочешь. Я вовсе не этого хотел.

– Вот и все вы так: ты уж как хочешь. Я, мол, хотел совсем другого, но так получилось.

– У него пройдет, пройдет, – снова влез Федор в разговор. – Я знаю. Я писал однажды про такого. Это у него от боли душевной. Не хочет он показать, что душа его мучается…

– Молчи! – взревел Семен. – Молчи. Немного осталось. Не трави меня. Я ведь не Валерий Михайлович, я могу так дать под одно место, что вперед поезда в Марград прикатишь!

– Успокойтесь, – попросил я. – Не надо.

– Не надо, – подтвердил Семен. – Ничего сейчас не надо!

– Граждане! Сдавайте постельное белье! Прибываем в Марград! Стоянка… Конечная станция… Областной центр, что ли? Учат, учат. А… по радио объявят.

Тетя Маша шла с веником.

– Вещи не оставлять!

Постели у меня не было. Я свернул свой матрас и закинул его на багажную полку. На столике валялась бритва. Ее никто не починил. Никто, наверное, и не брался за это дело. Ну да ладно. В институте разберемся.

– Артем, – позвал меня Геннадий Федорович. – Тут, может, и не в этой штуке дело.

– А в чем же?

– Ведь эксперимент-то предполагался совершенно чистым.

– Слышал уже…