Фитиль для керосинки

Режиссера вызывали по многу раз. Сами ребята на сцене начинали хлопать и потихоньку выкрикивать: "Режиссера, режиссера". Он выходил не спеша, и, не доходя до середины сцены, очень красиво и сдержанно кланялся, потом выдвигал своих питомцев к рампе и сам за их спинами снова уходил в кулису. Когда там собрались все и обступили его, он молча оглядел всех, развел руки, бессильно бросил их вниз и, склонив голову, отчетливо негромко сказал: "Спасибо! Спасибо вам всем!.."

Шурка, как обычно, без хитростей сделал то, на что не все решались -спросил: "Мам, ты чего плакала?" -- Людмила Ивановна долго молчала, водила ладонью по столу, вроде сдвигая крошки к краю, шмыгнула носом и ответила совсем коротко, глядя сыну в глаза: "Дожила!" Шурка передал это Веньке в тот же день, и сразу вспомнились слова Дяди Сережи, когда они пили с отцом: "Лазарь, ты подумай -- триста двадцать пять боевых вылетов -- и живой!" После третьего спектакля Вера объявила каникулы и назначила день сбора труппы. Все стали поздравлять друг друга, обниматься, возникли голоса, что можно и без каникул обойтись. Неожиданно перед Венькой возникло лицо Юрки-ремесленника, и оба остолбенели. Они старались даже при столь вынужденном общении на репетициях и на спектакле "не переходить друг другу дорогу". Юрка первый бесхитростно и открыто тихо сказал: "Поздравляю..." и Веньке ничего не оставалось, как произнести то же. Это уже было больше, чем безмолвное перемирие. Но настороженность ничуть не уменьшилась, и, как всегда, на выходе Венька внимательно оглянулся: не военная ли это хитрость, и не ждут ли черные где-то за кустами или поворотом улицы. За доставленную радость мама обещала Веньке музей. Она не уточняла, какой -само по себе это было праздником. Венька не задавал ей "Шуркин вопрос", ему было, непонятно почему, неловко. И, несмотря на то, что мама поздравила его и сказала, что очень понравилось, вернее всего он поверил, потому что видел, как она вытирала слезы на спектакле.

Покатились каникулярные безалаберные дни. ГЛАВА XI. БЕДА

Вечером Венька заметил, что мама вернулась домой пораньше и очень грустная, даже испуганная. Он прилежно сидел за книгой. Света не было -- горела керосиновая лампа. Она сразу подкрутила кнопочку в центре висевшей у входа тарелки, остановилась послушать, но, наверное, все провода на столбах порванные льдом после оттепели, перепутались. Из громкоговорителя только вырывались отдельные слова, а потом хруст, как в сухом лесу под ногами, и ровное гудение, похожее на далеко работающий движок полевой электростанции. Она постояла молча, не стала проверять кастрюли с обедом, оставленные Веньке, а накинула платок и села на стул возле кровати. Так прошло несколько минут. Фитиль закоптил стекло, лицо матери утонуло в полутени. Венька смотрел на него, поднимая взгляд чуть выше страниц, потом смотрел на огонь сквозь закопченное стекло, как однажды летом на солнечное затмение. Почему он вспомнил это затмение? Какой-то похожий, необъяснимый страх внедрялся в него скользким червяком, и если даже ухватить кончик его, чтобы задержать -ничего не получится. То, что уже заползло внутрь, будет мучить. "Почему же всегда так трудно живется людям, -- думал Венька. Вот Майкл Фарадей из книжки -- всю жизнь мучался, боялся, преодолевал... Великий! Открытие сделал! Мирового масштаба открытие!" "Не высовывайся! -- пришли на ум слова отца, -- Надо будет -- люди сами заметят!" Венька пытался спорить: кому надо, зачем? Как узнать, когда ты высунулся, а когда нет? -- Ведь часто просто промолчать или отойти в сторону, как учил отец, -- это еще хуже "высовываться" -- и люди заметят сразу. Но доводы отца были куда убедительнее Венькиных провокационных вопросов. "Вот в окопах под Вязьмой ты бы не спрашивал! -- Начинал закипать отец. -- Когда винтовок не хватает, патронов нет, а он прет на танках и мотоциклетках с пулеметами. Тогда бы ты знал, что макушку высовывать нельзя!" Венька, чувствуя грозовую атмосферу, робко пытался возразить, что там, мол, действительно -- все ясно, а вот если, например, точно известно, что один ябедничает -- точно известно, проверено -- втроем договаривались, а потом их двоих с Колькой наказали, а того нет. Как быть? Отец пытался свернуть, что опять пошли кольки, васьки, шурки -- а это люди, а не собаки, и если уж на то пошло -- так откровенно -- во-первых, не болтать ни о чем, ни с кем -- это главное, а во-вторых, не иметь дела больше с таким типом. Тут Венька терял чутье и вместо того, чтобы остановиться и промолчать, бурчал под нос, что кто ж его знал и уж совсем по глупости, что "если враг не сдается -- его уничтожают".