Фитиль для керосинки

— Вот, вот. За это вас и не любят, — потому что вы гордые… чересчур…

— Спасибо, Вам…

— Спасибо. Что, «спасибо».

— Спасибо… — Повторил он снова, еле слышно.

— Ты совсем пропадешь, Абрам. Николай, так хоть без вести пропал… Знаешь, что я думаю… может, он еще объявится, он ведь такой… — она замолчала и вздохнула… — так, может, он еще объявится где-нибудь… может, в плену был и боится назад ворочаться, знаешь…

— Я пойду, да и Вам пора на базар с молоком.

— Если бы твоя Сара посмотрела на тебя, она бы не была довольна. Ты зря так. Так не проживешь. Ты же умный. Может, в школу обратно вернешься? Учить?.. — Но он уже ничего не слышал. Имя жены увело его так далеко назад, что голос Клавы туда не доносился из будущего, и вся эта улица с кривыми заборами и заколоченными домами была совершенно холодной и неродной. Он ее такой не знал. Пока на ней было пусто, он вернулся в дом, затворил двери, прошлендрал в комнату и опустился на табуретку. «Все, — решил он, — Больше здесь не могу, действительно сойду с ума».

Он снял со стены последнюю и единственную фотографию, запихнул рамку за пазуху, вытянул из заветной щели тонкий сафьяновый бумажник с писулькой вместо паспорта и посмотрел в окно.

К нему уже привыкли за несколько месяцев, что он вернулся. Величко, знавший его отца в двадцатых и с уважением отнесшийся к справке о реабилитации, вздохнул: «Надо ж, как вышло, сколько невинных»! Он помог даже отыскать кое-что из бывшей мебелишки у соседей…

Абрам осторожно вышел на гнилое крыльцо, чуть притворив дверь, прошел на зады к собачьей конуре, снял с крюка внутри Лиркин ошейник, скомкал его в карман, оглянулся, неожиданно ловко перемахнул закачавшийся и заскрипевший низенький заборчик из продольных ошкуренных кривых осинок и легко пошел через луг наискось к ветхому мостику. Чужие никогда не ходили в эту сторону — тут можно было и не вернуться назад, с болотами шутки не шутят. Он шел споро, иногда подбирая полы пальто, и в такт его шагам, перепрыгам через кочки и с бугорка на бугорок в нем проклевывалось что-то свежее, крепкое и испытанное:

Но ста-рость — э-то Рим, ко-то-рый
Вза-мен ту-ру-сов и ко-лес…

«Надо было Клаве сказать». Он не знал, зачем и что надо было сказать Клаве. Она была единственной ниточкой с прошлым, и казалось иногда, что вслед за Клавой из ее дома выйдет Сара с блюдечком соли или стаканом молока, которого по-соседски…

Не читки требует с актера,
А полной выкладки всерьез.

«Зачем я ему читал Пастернака?! Зачем?!» — Разозлился он. — «Впутал в такую мразь! Этому подонку! Читал! Стихи! Не какого-то там Луговского, Тихонова, а стихи! Зачем?»… И когда их уводили всех, так она же спрятала нашу малышку…

Но она убежала ночью спасать маму… у всех, конечно, горе… но Клава еще родить не успела… Николай… кто его знает, все может быть… ну, больше же никого… и где их расстреляли? Если бы хоть отыскать этот ров. Когда он почувствовал, что не хватает дыхания и ноги не дают нужного толчка, чтобы перелететь трясину, он остановился и понял: уже вечер. Тогда он оглянулся, и ему стало ясно, что крепко сбился с пути — надо был взять правее, а теперь непонятно, как быть: идти вперед — не видно, куда, назад — далеко и невозможно — нельзя возвращаться. Здесь на месте можно только стоять и негде даже сесть — нет сухого и твердого места… Нехорошее чувство вспыхнуло внутри и захлебнулось — это не был страх, но инстинкт зверя, попавшего в ловушку, на мгновение возобладал над человеческим характером. Он огляделся по сторонам, прикинул, сколько времени еще до темноты, и стал читать стихи вслух, громко, отчетливо, как делал это в карцере, чтобы не свихнуться и не сдаться:

Когда строку диктует чувство, Оно на сцену шлет раба, И тут кончается искусство, И дышат почва и судьба.

— И никаких гвоздей из людей делать не надо! Не надо! — заорал он. — И не надо «Левой! Левой! Левой!» Не надо. — Дышат почва и судьба. Они дышат, дышат Сарой и Ракелечкой и стариками… эта почва… и эта судьба… эта их общая… почва… и полная выкладка… всерьез… Его мутило от голода. Голова кружилась от этого сумасшедшего слияния, от этих шуток с подоплекой, вздыхающего человеческими голосами болота, где дышали все ушедшие без него навеки… и близкие, и чужие… все — почва… и судьба… в никуда… где-то…

И вдруг простая до оторопи мысль пронзила его: так просто — если нет сил вытянуть их оттуда, — надо к ним туда! Вниз… и снова быть вместе… ему надо, надо следом — это — мгновенье!.. И звезды будут опять стекленеть над нами!!!

Он наклонился над черным, притягивающим блюдцем воды. Там был покой и ответы на все вопросы. Там было прошлое, будущее, которое не состоялось и которого он мог теперь достичь!