Фитиль для керосинки

— Почему Пушкин! — Мужчина шагнул в калитку, прикоснулся рукой к ушанке, минуя Дору, не останавливаясь, прихватил лопату и направился по расчищенному к дому. Около угла он остановился, прикинул взглядом направление и начал расчищать в сторону колодца. Он работал совсем по-другому: упирался в торец лопаты двумя руками, а на них налегал животом и шел, как бульдозер, вперед. Дора остановилась теперь на развилке.

— Конечно, у вас лучше получается… вы же мужчина…

— Богатый опыт… комендант в лагере очень любил чистые ровные дорожки, а снег там сыпал восемь месяцев в году… и я чистил…

— Вы один?

— Нет. Но на мое счастье, он заметил однажды, как у меня получается, и каждое утро ставил на расчистку…

— Ничего себе счастье…

— Это, действительно, было счастье! Вы не понимаете! — Он разогнулся и оперся о лопату. — Иногда снег переставал, но меня боялись забирать — вдруг опять повалит, а дорожка не расчищена, и тогда майор озвереет, а когда он злой, лучше не попадаться…

— И что?

— Так я мог передохнуть, — это же курорт просто! На свежем воздухе… и еще иногда он мне что-нибудь подбрасывал… зазывал в свой хлев и просил почитать стихи… а потом или пайку выдаст или нальет…

— Хороший человек был… а за ер аф им![50]

— Да… — сомнительно протянул мужчина…

— Я понимаю… — откликнулась Дора… — это тот еще хороший… но сейчас вы уже заработали свою рюмку и свою пайку… хватит… генуг!.. Он все равно сыплет, будто с цепи сорвался… пошли в дом… и что вы ему читали?

— Я?.. когда что? — разве угадаешь, какое у него настроение… можно было и в карцер угодить…

— За стихи?

— А как же! А за что Пушкина царь сослал? А за что Мандельштама… — он осекся и замолчал…

— Он что не знал, что вы врач?

— Знал, конечно… но я же по статье шел…

— По статье. Мы все по статье и шли, и стояли, и жили… а за ер аф зей…

— Ну!.. «вредительство»… наверное, боялся… я бы тоже боялся иметь дело с таким человеком, как у меня в деле было… — Они вошли в дом, и стало понятно, что он здесь не редкий гость…

— Раздевайтесь! — Пригласила Дора, и когда они уселись с двух сторон круглого, застеленного льняной скатертью стола, положив на нее руки, сказала: — Сейчас отдышусь и поставлю чай… Рома молчит… со своим «полем»… — продолжила она… там тоже сейчас снег… и он не любит чистить дорожки…

— Плохие вести приходят быстро… не волнуйтесь, пусть лучше молчит…

— Я думала, кого спросить, но мне-то лучше молчать… и вы никогда не лечили?.. Простите, если я слишком болтлива… но за день тут так намолчишься…

— Почему? Если бы мне было неприятно…

— Вы бы не чистили мне снег! — Продолжила за него Дора.

— Да!

— Это вы так за мной ухаживаете?

— Да!

— Ай-ай-ай! Вам надо жениться!

— Да… — он потупился и помедлил… — Он все знал… когда у его сестры случился аппендицит… он меня вытащил ночью с нар… там на весь огромный лагерь только фельдшер остался… врача перевели в другое место, а нового не прислали… этот Егор Терентьич говорит мне: «У нее аппендицит, доктор!» — Потихоньку так, чтобы майор не слышал. Грамотный был человек, но не хирург… — везти нет смысла — не довезешь, и минус сорок… вдруг машина встанет — конец… и майор меня в комнату, в другую вывел, закрыл дверь и говорит: «Учти — она умрет, и ты в тот же миг, понял? Я тебя спишу просто. Деревом придавило во время работы на лесосеке. Понял? Вот!» Вынул наган и в лицо мне. И все… а я уже почти три года без практики, и руки от лопаты гибкость потеряли… а медикаменты?… но хорошо этот Егор был… он мне, пока я руки мыл говорит: «Учти! Это не сестра его, а зазноба… а жену он для прикрытия держит и живет с ними с обоими… он если что — шлепнет тебя без промаха…» А я ему говорю: «Что ж ты меня перед операцией нервируешь, мог бы и после сказать!» А он мне отвечает: «Это тебе, чтобы лучше осознавал и старался». Я бы и так старался…

Она смотрела на него и думала о своем. О Роме, который уехал, как у них называется, «в поле», о муже, Гершеле Мовшовиче, а по-новому — Григории Моисеевиче, которого схоронила семь лет назад… он все болел, болел после «своего» лагеря… об Семене Ильиче, сидящем напротив, и все они как-то перемешивались, соединялись, разделялись опять, и получался какой-то средний не то Гершель Ильич, не то Моисей Семенович… и они непрерывно кидали снег и чистили дорожки…

— Я утомил уже вас… я пойду…

— Нет, — спокойно возразила Дора, и было ясно, что она, несмотря на свою задумчивость, все слышала. — Нет. Я просто думаю, сколько надо снега, чтобы это все засыпать…

— Вы мудрая женщина, Дора… — он впервые назвал ее без отчества… и я был бы счастлив…

— Ах, Семен Ильич, Семен Ильич… зачем Вам старуха со средним образованием, которая Пушкина последний раз читала только в гимназии… у которой взрослые дети, больное сердце и скрюченные жизнью руки… вам нужна женщина помоложе, которая еще не забыла, что она женщина… которая еще…