Фитиль для керосинки

— Кто?

— Не будь дурой — это веский аргумент! Но перед этим надо скопировать и лучше не в одном экземпляре…

— Ничего не понимаю!

— Это потому, что ты не жила в то время, когда такое никто никому не показывал и не рассказывал.

— Да.

— Так не гордись — эти времена не кончились.

— Ты просто слишком напуган!

— А мне кажется, что ты просто дура!.. — Ссора, как всегда перешла в другую сферу, где слова жестоко болезненны, а примиряющие аргументы безмолвно категоричны.

На следующий день он притащил домой пишущую машинку, стопы бумаги и копирки. Она поинтересовалась, зачем ему еще машинка — одной мало? И он вполне резонно ответил ей: «Другой шрифт. И ничейная» — Так, постранично меняя шрифты на бумаге, начал он гигантскую изнурительную и сладостную работу. То, что произошло с нашим народом, на совести всех людей, и корни злобы проросли все слои, классы, вершины и впадины. Этот грех невозможно ни искупить, ни простить, ни скрыть ложью или благополучием, и каждому ясно: все беды второй половины века оттого, что люди, все люди, допустили этот грех и участвовали в нем. Такое поле зла нечем аннигилировать.

— Ты не преувеличиваешь? — С тревогой и тоской сращивала она.

— Преувеличиваю? — Я жалею тебя и не говорю всего, что мне открылось. Но еще одно: теперь каждому понятно, что это избранный Богом народ. Только поэтому Яхве послал ему такие испытания в доказательство верности ему. Он был уверен, что мы выстоим! Только мы. Ты понимаешь? Понимаешь? Нам кричали: у нас нет родины, мы космополиты, мы предатели, нам нечего терять!.. Мы потеряли столько, что ни один народ бы не выстоял. Но ОН верил в нас и был с нами. Поэтому теперь мы должны быть с ним! Мы выстояли и не потеряли самого главного, с чего вообще все начинается в мире… — она прислонялась к нему щекой, потом, когда глаза просыхали, смотрела на него и шептала: «Боже, какой бы ты ни был, Боже, спасибо тебе, что я не прошла мимо такой боли и поняла, что всегда есть высота выше и глубина глубже, но никогда не сравнить, что больнее… но… зачем ты это сделал, если это правда? Разве любимых так испытывают?»

— Ты — гойка, и поэтому не поймешь. Вы, гои, говорите только с сыном его… да и то… в оправданье безверья… поэтому вы так украшаете храмы, чтобы заслонить правду… — и она ничего не говорила, потому что чувствовала, что все ее доводы-только слова… может быть, слышанные где-то. Когда через несколько месяцев его труд превратился в стопы листов, он вдруг стал заядлым собирателем марок, открыток, конвертов. В его речи стали попадаться незнакомые слова, все деньги уходили на непонятное увлечение. И разными путями люди, отъезжавшие навсегда с этой земли, с уговорами и мольбами получали от него по одному обычному почтовому конверту с одним листочком внутри. Если кому и взбредало в голову: не антисоветскую ли пропаганду подсунули ему, чтобы в последний миг скомпрометировать, ничего подозрительного из печатных строк не выходило… то про лесоповал, то про какие-то прививки, то вообще описывается мирный милиционер, наверное, это тыл во время войны… короче говоря, «Почему не взять, если просит человек?»

— Ни марку не клеить, ни звонить никому — пересечь границу — так все равно ее пересекать, что с конвертом, что без, а там просто бросить в ящик. Дела! Кто это видит, что это значит. Бросил — и свободен! Так в одном месте и в другом, и в третьем сложились одинаковые книги. И если в одной не хватало страниц, то их пересылали из другого места… Говорят, ко всему можно привыкнуть, даже к боли — это неправда… ни к радости, ни к боли… но когда приоткрылись ворота, он пришел к ней и сказал:

— Давай уедем… распишемся и уедем…

— Зачем? — спросила она. — Здесь — родина, а там мы чужие. Чужой язык. Чужая земля. Чужая вера…

— Вера?.. — ночи уже давно перестали быть острыми и короткими. И он сказал:

— Тогда я один. Прости. Дети не в счет. Я один… и она стала умирать. Вдруг почувствовала бессилие ходить по земле. Врачи сначала ничего не находили, а потом сказали, что это бывает редко, а потому и лечить не умеют… так, только облегчают долю… и тут он понял, что никуда не уедет и вообще не знает, чего теперь стоит день, и что он будет стоить там.

— Нет! — Сказал он. — Так не бывает. Ты не умрешь.

— Знаешь, о чем я думаю? — Ответила она, — Как хорошо, что я вовремя отдала тебе дедушкины дневники… теперь эта книга придет сюда… значит…