Фитиль для керосинки

На первый день работы у него было выше головы: прочитать все надписи на парте — и не только свежие, вырезанные и процарапанные в прошлом, а может, и в этом году, но главное — те, что заплыли черным лаком, наслоенным не одним десятилетием. Удалось расшифровать не многое: «Новик…» может быть Новиков. Потом наискось ровно и не сбивая строки «Нина +…» Кто был этот плюс, осталось тайной, зато сразу стало грустно по своему классу, Нинке Поздняковой, тараторке. Он высматривал по привычке заоконную жизнь. Но здесь она была много беднее, чем прежде с его точки обзора с задней парты со второго этажа. Тут взгляд упирался в маленький редкий штакетник забора. По лаге благополучно шествовала серая кошка и явно кого-то высматривала на ветке. Она делала шажок, замирала с поднятой и полусогнутой лапой, пригибала холку, вытягивала вперед шею и снова делала крошечный шажок. Еще было видно какую-то закутанную восемью платками тетку, тащившую санки с бидоном — наверное отправившуюся по воду. Венька стал придумывать, как она будет наполнять этот бидон и как повезет, чтобы он не соскользнул. Делать было нечего. Скукотища. Его никто не трогал, не вызывал, не спрашивал. На парте лежали все новенькие тетрадки — старые он предусмотрительно оставил дома. Он ждал последний звонок. И хотя ему строго-настрого было запрещено ходить одному на прежнюю квартиру, как только этот звонок прозвенел, побежал трусцой в свой новый дом — непривычно открыл дверь (вход был отдельный) ключом, висевшим на шее, бросил сумку, отрезал ломоть хлеба, посыпал его сахаром и, жуя на ходу, отправился по Советской к станции. Через две улицы он нагнал мальчишку, медленно и неохотно тащившегося с тощей полевой сумкой через плечо. Веньке показалось, что они только что были в одном классе. И точно — когда они поравнялись, тот спросил: «Ты что тут недалеко живешь?» — «За школой… а ты тоже на станцию?» — «Мать велела хлеба купить…» — «Ну, пошли…» — «Я Шурка Соломин». — Он, как взрослый, протянул руку.

— «Вениамин.» — Фамилию он уточнять не стал. До станции было два километра. Они шли не спеша. Светлый день незаметно по-зимнему серел. Навстречу попадались только тетки с кошелками — чем ближе к магазинам, тем чаще. Когда уже показались магазины, выстроившиеся в ряд вдоль платформы, и сгрудившиеся между ними палаточки ремонта часов, обуви, с сигаретами и консервами, из-за них вывалилась стая ремесленников. Их было пятеро. Венька невольно притормозил. Шурка посмотрел на него, проследил его взгляд и тихо, помедлив, прошипел — «Я драться не умею, пошли, пошли,» — и потянул Веньку в сторону. Венька отдернул руку и прирос к месту. Среди «черных» он заметил одного из тех четверых. Тогда он лег сзади Нинки, и она через него полетела назад. Бил он или не бил, Венька не помнил. Силы были явно не равными. Холодок потянул по спине. Он стоял и смотрел на них в упор. Расстояние было достаточно большим, чтобы рвануть и забежать куда-нибудь, даже в двухэтажную синюю милицию, но такой вариант Веньку не устраивал. Драться тоже было нельзя, не говоря уже о том, что они впятером могли с ним сделать… он дал слово всем… кому всем? Да всем подряд! Родителям, старому директору «Сковородкину», Эсфири, Лизке, Нине и ее бабке, даже доктору Фейгину… может и еще кому-то, кажется, соседям и даже Генке, потому что тот привязался со своей дружбой и взял с него слово, что если Веньке надо будет драться, то только с ним вместе против общих врагов. Ремеслуха тоже притормозила, но не остановилась. Они на ходу о чем-то быстро спорили и пошли мимо вдоль платформы, киосков, магазинов к переезду. «Мне в магазин, — тихо напомнил Шурка, — а ты?» «А мне на ту сторону». -Решительно ответил Венька и шагнул тоже вдоль платформы только в противоположную сторону: тут ближе перейти рельсы — успокаивал он себя, чтобы самому себе доказать, что не струсил, и почему-то вспоминая разговор о стратегии и тактике. Если б струсил — повернул бы назад. Может, конечно, и стратегия, и тактика, но если они поймут, что боюсь, — будут бить все время.