Физики и лирики: истории из жизни ученых и творческой интеллигенции

Момент торжества настал для меня в тот день, когда я получила номер журнала «Смена» с моим переводом отрывка из романа одного современного американского писателя. Моей первой пробой пера был перевод с английского. С какой гордостью показывала я эту публикацию своим сокурсникам, – собственно говоря, в этот самый момент я встала на ту дорожку, с которой уж не свернешь! Эта отрава, – авторское самолюбие, – не будет тебе теперь давать покоя, пока тяга к машинке, а потом и к компьютеру, ведет тебя по жизни, как веревка альпиниста по рискованной тропе. Кто был хотя бы раз в горах, представляет себе, что натянутая веревка вдоль тропы – твое спасение. Ну, а кто натянет веревку начинающему литератору?! Тут вся надежда исключительно на самого себя. Пока твое имя никому не известно, тебя не печатают, а между тем известность можно приобрести единственным способом – публикациями в газетах, журналах, а потом и в издательствах. На какое-то время ты зависаешь в безвоздушном пространстве, – подозрительная личность без определенных занятий, «тунеядец», не имеющий трудовой книжки. В советскую эпоху такая ситуация входила в резкое противоречие с существующими законами, – по ним каждый гражданин должен был занимать свою ячейку в обществе, а такое понятие, как «свободный художник», употреблялось главным образом в ругательном смысле. В капкан этих противоречий попадали многие великие и знаменитые, поэты и прозаики, но даже их горький опыт первых шагов в литературе никого и ничему не научил. И количество желающих ступить на ту же самую опасную стезю что-то не уменьшается со временем.

И вспоминается тут история литературных запретов, которая испокон веков существовала у нас на Руси. В далеком 1790 году Радищев, принявший на себя все мучительные последствия, к которым привело его опубликование «Путешествия из Петербурга в Москву», взывал к начинающим литераторам:

« Убегайте пагубного тщеславия быть писателем»… В его случае высочайший гнев не только обрекал Радищева на физические лишения, но и подвергал унизительной пытке отречения от своего собственного сочинения, от своих убеждений и чести.

Тогда же возникла формулировка: «хотя я не читал его книги, но слышал о ней от таких людей, которым верю, что она такого роду, что во всяком бы месте Европы автор подвергся бы публичному наказанию» (из письма Н.Н. Трубецкого А.М. Кутузову, 26 августа 1790 года). И книга отправлялась в костер…

Но императрицу продолжали терзать опасения:

«…надлежит узнать, много ли выпущены экземплярии, и куды девались». (Использованы материалы, публикованные в журнале «Weekend», 19 июня 2015, номер 21.)

К моменту окончания Университета, в конце пятидесятых годов, я еще не вполне определилась, кем я буду, – переводчиком, журналистом, а может быть, литсотрудником в какой-нибудь редакции?

Однако же судьбу выпускника высшего учебного заведения решала без всякого учета его собственных желаний государственная распределительная комиссия. Каждый получал тут по заслугам, а я, как дочь писателя, подвергшегося суровой критике в центральных газетах, должна была понести наказание за грехи своего родителя. И государственная распределительная комиссия выносит окончательный вердикт, – направить меня под город Барнаул учителем в начальную школу. При этом председатель комиссии на все попытки Ильи Ильича Толстого защитить меня от явной несправедливости говорил:

– Вот и хорошо, что она проявила способности в художественном переводе! Вот и пусть едет под Барнаул детишек учить! Глядишь, там и опыту наберется, и жизнь получше узнает. Не обязательно ей в столице сидеть.

– Но ведь она такая молодая и одна…

В ответ на это следовала все та же демагогия со ссылками на недавний фельетон о моем отце и заключением о том, что, мол-де, «яблочко от яблони недалеко падает».

А провинция замечательно подходит для исправления таких ненадежных, как я.

Признать себя «ненадежной» личностью я никак не могла, но под угрозой скандала, исключения из рядов ВЛКСМ и получения волчьего билета о «неоконченном высшем образовании» приходилось согласиться с направлением на работу в начальной школе под Барнаулом и подписать все бумаги, хотя перспектива загреметь в какую-то неведомую даль представлялась мне тогда кошмаром. Но вокруг меня были мои верные друзья, и с помощью их родителей вместо города Барнаула меня перенаправили на работу младшим литсотрудником в редакцию журнала «Знамя».

Для меня это была огромная удача, – я оказалась под началом у Софьи Дмитриевны Разумовской, а Софья Дмитриевна – легендарная женщина, и о ней надо поговорить отдельно.

Боже мой, как странно все переплетается в жизни!