Физики и время: Портреты ученых в контексте истории

Если принять во внимание профессиональный уровень уволенных ученых, то Гёттингенский университет — признанный мировой центр физико-математических исследований — пострадал сильнее всех. Во главе трех из четырех институтов факультета математики и естествознания стояли евреи: Джеймс Франк (Второй физический институт), Макс Борн (Институт теоретической физики) и Рихард Курант (Математический институт). Кроме того, межфакультетский Институт математический статистики возглавлял Феликс Бернштейн[32].

Ясно представляя себе настроение большинства своих сограждан, Борн не ждал ничего хорошего от прихода нацистов к власти. Как ему поступить, он решил давно. В 1932 году Макс и его коллега Фридрих Хунд[33] ехали в поезде из Гёттингена на север Германии. Поезд сделал короткую остановку в небольшом городке под Брауншвейгом. Надо сказать, что в этих краях, как и в самом Гёттингене, нацисты пользовались особенно широкой поддержкой населения. На выборах национал-социалистическая партия получала там большинство голосов, чего никогда не было в среднем по Германии. Вся станция была увешана нацистскими флагами со свастикой. И тогда Макс Борн сказал своему спутнику: «Вот когда эти флаги будут реять над всей Германией, я оставлю эту страну».

Окончательное решение созрело 25 апреля 1933 года, когда в гёттингенской газете появилось сообщение об увольнении в бессрочный отпуск шести профессоров местного университета: юриста Рихарда Хонига[34], социального психолога Курта Бонди[35], физика Макса Борна и математиков Рихарда Куранта, Феликса Бернштейна и Эммы Нётер[36]. Сообщение заканчивалось угрожающе: «Дальнейшие увольнения последуют».

Хотя это «временное отстранение от работы» было ожидаемым, Борн переживал его очень тяжело. Работе в Гёттингене он отдал 12 лет жизни, и теперь вся его деятельность стала ненужной. «Мне казалось, что наступил конец света», — пишет он в автобиографии. Вскоре начался летний семестр, студенты наполнили университетские аудитории, а профессор Борн впервые за двенадцать лет оставался дома. «Это было в самом деле непереносимо», — вспоминал он впоследствии.

Бороться с решением министерства Борн не собирался. «Мне не хватает нервов для борьбы, да и смысла в этом я не вижу никакого», — признавался он Эйнштейну. Куратору университета от прусского министерства науки, культуры и народного образования он сообщил, что с бессрочным отпуском согласен.

Невзгоды последних месяцев неожиданно разбудили в Борне чувство, которого он за собой никогда не знал: он почувствовал себя евреем: «И не только потому, что общество относит к ним меня и моих близких, но и потому, что притеснение и несправедливость вызывают у меня гнев и желание сопротивляться».

Еще до апрельской чехарды увольнений Борны зарезервировали на лето домик в живописном местечке Волькенштайн, расположенном в горах Южного Тироля, недалеко от итальянского города Больцано. Когда выяснилось, что для профессора Борна места в университете больше нет, они договорились с хозяином домика, что приедут раньше намеченного срока.

В начале мая Борн с женой и двенадцатилетним сыном уехали в Северную Италию, чтобы никогда больше не возвращаться в гитлеровскую Германию. Тем же летом Борна пригласил Кембриджский университет, и до конца своей активной научной жизни Макс работал на Британских островах.

Участник Первой мировой войны, кавалер ордена «Железный крест», офицер Джеймс Франк мог быть спокоен: уволить его по новому закону было нельзя, так как он попадал в число исключений из списка увольняемых. Однако совесть ученого и гражданина не позволяла ему отсиживаться. Родные и близкие друзья советовали не ссориться с властями, чтобы попытаться сохранить коллектив института, но Франк, как и Эйнштейн, не мог молчать. Вечером 17 апреля 1933 года Джеймс отправил два коротких письма о своей отставке ректору университета и министру науки. В тот же день он послал в гёттингенскую газету «Гёттингер цайтунг» открытое письмо с протестом против антиеврейского закона.

В самом Гёттингене многие не верили, что положение столь безысходно. Старший ассистент Первого института физики Рудольф Хильш[37] вспоминал, как пришел к Франку, чтобы утешить его и попрощаться, и произнес бывшую тогда в ходу поговорку: «Не так горячо естся, как жарится» (соответствует русскому выражению «Не так страшен черт, как его малюют»). Скоро ему, как и миллионам других немцев, пришлось убедиться, что к Гитлеру эта поговорка не применима.

Через неделю после письма Франка об отставке, 24 апреля, в местной газете «Гёттингер тагеблатт» появилось открытое письмо группы 42-х университетских доцентов и ассистентов, осуждающих поступок профессора Франка. В письме заявлялось: