Физики о физиках

Подробности об этом событии мне рассказали сотрудники Курчатова — Евгений Владимирович Пискарев, который ездил с ним в Англию в качестве переводчика, и Игорь Николаевич Головин.

Из Лондона выехали очень рано. День обещал быть солнечным, теплым, но еще повсюду — на газонах, на крышах домов, на ярких, светло-зеленых листьях деревьев и кустов — блестела роса.

Игорь Васильевич взглянул на часы и заметил, что не мешало бы ехать побыстрей. Шофер с готовностью прибавил газ. Спутники Курчатова сидели молча, понимая, как важно ему сейчас сосредоточиться.

Шоссе живописно вилось между селений и маленьких городков. Все утопало в свежей листве. Сплошным зеленым ковром тянулись тщательно ухоженные газоны, кущи деревьев сменяли друг друга, и казалось, что едешь одним, растянувшимся на сотни километров парком.

Сегодня предстояло второе посещение Харуэлла. Три дня назад они приезжали сюда с правительственной делегацией. Их пригласили познакомиться с крупнейшим атомным центром Англии, осмотреть его. И они с интересом осматривали и знакомились.

Харуэллский атомный центр помещается на территории бывшего аэродрома. В годы войны отсюда взлетали самолеты наших тогдашних союзников.

Наука утверждалась тут постепенно. Гостям показали ангары, где сначала размещалась Харуэллская лаборатория. За десять послевоенных лет понастроили множество новых зданий, легких, лаконичной формы, в разумном конструктивистском стиле. Теплый климат, мягкие зимы южной Англии разрешают такое строительство.

Асфальтированные проезды на территории названы именами знаменитых физиков — Беккереля, Резерфорда, Фарадея, Чадвика. И все обсажены цветущими тюльпанами; кругом море цветов. И опять газоны, знаменитые английские газоны. Как почетным гостям, им предложили пройтись по газону — для «простых смертных» он неприкосновенен, это святая святых. Трава была так подстрижена и ухожена, что казалось, будто идешь по мягкой пружинящей резине.

Показали многое: три реактора, электронный линейный ускоритель, генераторы Ван-де-Граафа. Но ничего по термоядерному синтезу; даже словом не обмолвились о нем.

А ведь Курчатов прекрасно знал, что такие работы в Англии ведутся, — газеты изредка, хотя и глухо, упоминали об этом, — и притом именно здесь, в Харуэлле.

Джон Кокрофт, руководитель атомных исследований, неожиданно уехал. Говорили, будто его срочно вызвала дочь в Австралию. А может быть, он, как человек учтивый, придумал наиболее деликатный способ избежать разговоров на эту тему.

— Тонко задумано, — усмехнулся Игорь Васильевич.

Спустя несколько лет, после смерти Курчатова, Кокрофт вспоминал: «В апреле 1956 года произошло знаменательное событие — визит в Англию правительственной делегации СССР, в составе которой был И. В. Курчатов. Я не встречал И. В. Курчатова прежде. На меня произвели большое впечатление его живой ум и страстность разговора о сотрудничестве в области атомной энергии. У нас была очень оживленная дискуссия на ступеньках клуба „Атенеум“, где в своих предложениях И. В. Курчатов шел так далеко, что я не мог ответить взаимностью и не имел никаких представлений о том, как продолжить эту дискуссию. Он предложил прочесть лекцию в Харуэлле, и я согласился договориться об этом».

Курчатов не мог волноваться за исход доклада, доклад был тщательно подготовлен, продуман — и по материалу и по изложению. Но чувствовалось, как с каждой минутой Игорь Васильевич становится сосредоточенней и напряженней. Верно, в нем нарастало ощущение важности события, которое сегодня произойдет, даже какой-то исключительности сегодняшнего дня. Может, он думал о том, что овладение реакцией синтеза не только величайшая научная и техническая, но и величайшая моральная задача физики.

…Да, так это все повернулось. На физиках теперь такая ответственность лежит. Ведь говорят люди, многие говорят: «Если бы эти проклятые физики не выдумали атомной бомбы, насколько спокойнее и легче жилось бы на свете».

Вероятно, не случайно, что как раз те ученые, которые сделали самые фундаментальные открытия, позволившие освободить атомную энергию, наиболее тяжело переживали применение бомбы. Недаром 6 августа 1945 года называли «самым черным днем в жизни Эйнштейна».

Вспомним атмосферу тех дней, самую страшную, жестокую в истории человечества войну, войну с фашизмом.

Деваться было некуда, и тем, кто всю жизнь занимался самой отвлеченной, высокой и чистой наукой, приходилось делать оружие.

Сначала наши физики, подобно Эйнштейну, Сцилларду и другим ученым, бежавшим в Америку от фашизма, боялись, что немцы сделают бомбу. Надо было, сконцентрировав все усилия, во что бы то ни стало их опередить. Потом выяснилось, что в Германии бомбы нет и не будет. Разгром фашизма наступит раньше, чем немцы доведут дело до конца. Можно бы, казалось, вздохнуть спокойно и переключиться на мирную науку, искать пути мирного применения энергии атома. Но известно было, что американцы не прекращают работу над бомбой. И что-то стало меняться в отношении к нашей стране у нашего тогдашнего союзника.