Физики

- Мне не хотелось оставаться с призраками. Я поменяла свою комнату. Этот дом тогда, в двадцатые, только построили. Нужно было как-то жить, работать, растить сестру. Хотя я считала ее своей дочерью. Да и она называла меня мамой. Ей было четыре года. Она ужасно много болтала, любила сладкое, как все дети. Я устроилась в детский сад, так что она была при мне. Поступила на заочный в пед. Хотела и в школе за ней присматривать. Так и вышло. А после школы она уехала, и я осталась одна. Она не захотела быть со мной. Выросла. Решила посмотреть мир. Я упрашивала остаться, даже на коленях стояла. Но ей было со мной тяжело, у меня нелегкий характер. Мы плохо расстались, она даже писем мне не писала. Вернулась через три года с грудным ребенком на руках. Мы поплакали. Я к тому времени работала в театральном, преподавала риторику. Встретила давнего знакомого отца, он устроил. Это долгая история, я не буду углубляться. Давала частные уроки, зарабатывала. Сестра поступила в институт, на инженера транспорта, мальчика отдали в садик, жизнь налаживалась. Война все сломала. Институт отправили в эвакуацию. Сестра с ребенком уехали. Я никуда не двинулась, как она меня ни умоляла. Вестей не было. Я расспрашивала ее знакомых, когда институт вернулся, они рассказывали о бомбежке. Они говорили, что сестра и мальчик погибли. Я не верила. И сейчас верить не хочу. Ездила на ту станцию, на общую могилу ходила. Не поверила.

Безумно жаль было старуху. (Да какая там старуха, шестьдесят лет всего, но Андрею казалось тогда - старуха.) Безумно жаль было себя. Как никогда жаль. Впервые Андрей ехал на встречу с такой надеждой, с радостными предчувствием. Но ничто не сбылось. Он понимал, что не мог быть тем мальчиком, он твердо знал, что никогда прежде не видел этот дом, - ведь невозможно не запомнить огромный рояль с золотой искрой на маленькой стройной, вытянутой горизонтально лапке. (Их пара, этих лапок, но искра горит почему-то на одной.)

- Рояль здесь всегда был? - спросил Андрей.

- Да. - Старуха обрадовалась: - Вы помните его?

- Нет, к сожалению. И люстру не помню. Ее можно поднимать и опускать, да? Вряд ли такую люстру можно забыть. Или ваш голос. У вас всегда был такой голос? И портсигар этот. И белые папиросы. И красные искры. Нет, это осколки не моей памяти.

- Надымила, - сказала старуха после молчания, тянувшегося (всю жизнь потом Андрею казалось, когда он вспоминал, что это молчание так и продолжает тянуться, что никто его прервать не в состоянии, что это и есть вечность, из которой не выбраться смертному)...

- Надымила, - сказала старуха. - Отворю окно. Вы не против?

Занавески вдохнули, выдохнули.

- Вы меня простите, ради Бога, - старуха вновь села, заглянула в лицо Андрею. - Я подумала, - вдруг вы. Хотя и не было в вашем письме ни рояля, ни люстры, ни меня.

- Да.

- Вы очень расстроены. Простите.

- Да что вы, в самом деле. Вы ведь тоже расстроены.

- Я? Нет. Не так. Я рада знакомству с вами.

- Давайте выпьем за знакомство, - вдруг предложил Андрей.

- Давайте, - обрадовалась старуха. - Я ведь специально вина купила в Елисеевском.

- Нет-нет, не вина. У меня с собой есть. Это самогон. Вы не пугайтесь, но это важно, чтобы мы именно его выпили. Это символ.

- Чего ж мне самогона пугаться, глупый мальчик. Погодите, я скатерть постелю.

Они выпили горьковского, хлеб преломили, огурцами закусили, старуха принесла чаю. Посидели за чаем с конфетами, к слову, тоже специально старухой взятыми в Елисеевском. И еще выпили. Он рассказал ей немого о себе, о своих занятиях, о современной физике, о загадках материи. Она рассказала о риторике, об искусстве говорить, убеждать, спорить, слушать, излагать.

- Слышать надо уметь не только собеседника, но и себя. Мы же совершенно себя не слышим. Прежде всего, когда ученик ко мне приходит, я записываю его голос... Видите, комод? В нем у меня магнитофон прячется, один мой прежний ученик привез из ФРГ, дипломат. Ко мне и актеры ходят, и преподаватели, и дикторы на радио, меня вся Москва знает, ко мне попасть, еще в очередь надо записаться...

Старуха захмелела от самогона. Да и Андрей захмелел. Но если старуха разболталась, то он онемел. Слушал старуху, кивал. Она хотела записать его голос, но он отказался наотрез. Он не любил фотографироваться, не любил сниматься (в институте была любительская камера и даже целая студия в подвале, с монтажным столом, проектором, белым экраном). И голос свой Андрей записывать не желал. Из какого-то мрачного суеверия.

Тогда старуха притащила альбом с фотографиями и стала показывать своих учеников.

Она не врала, похвастаться было кем. Андрей увидел лица, знакомые по кино, по газетным и журнальным снимкам, по телепередачам. Но одно лицо было знакомо не по кино, не по газетам и журналам и не по телепередачам. Андрей видел эту женщину год назад, в ресторане, за одним столиком с Ганей. Тогда она была в трех шагах от Андрея, лишь стекло их отделяло.

- Кто это? - спросил Андрей.