Физиология духа. Роман в письмах

конечная серьезная история. Хоть и говорю — свободный союз, однако вовсе не имею в виду какие-нибудь приходяще-уходящие встречи дважды в неделю из гигиенических соображений. Нет, я считаю, что в любом союзе, самом кратковременном (это уж как доведется), должна (хотя и не обязана) отдавать себя всю целиком (сколько уж от меня осталось). В противном случае о какой такой любви..? при чем здесь вообще это слово?

Но они так не считают. Как ни называй сожительство с ним — ко многому обязывающему замужеством или мало к чему обязывающим свободным союзом, — он очертя голову согласен на то и на другое, порознь и вместе, поначалу он на все согласен, ему всегда н у ж н о вдруг — и позарез, он все поставит на эту карту — и, что интересно, чем больше зарез, тем более он разумен, в том смысле, что согласен с любой разумной постановкой вопроса.... ну, а потом не мытьем так катаньем поставит все на твердую основу медленного и верного пожирания тебя со всеми аннексиями мозга твоих костей. Как анекдотический хохол, все, что сможет, съест, а что не сможет — надкусит. Сам же будет давать себя по частям, чем дальше тем все меньшую часть себя, пока не закончит выдачу совсем.

Запах женщины — не пустое понятие, не киношный навязчивый образ. От влекущей тебя, от тела ее, от пахнущей осенним листом пряди за ушком, от подмышек (я только раз знал женщину с мужским запахом подмышек, и неприятен был не столько сам этот выпуклый запах, сколько его несоответствие ей+ не столько он к ней не шел, сколько она не шла к нему) и, кажется, от души ее (не затмеваемой даже духом духов) исходит чисто женский, непередаваемый аромат; одно могу о нем сказать наверняка — в нем во всяком случае есть что-то горьковатое, не кислящее, как во вкусе хорошо выдержанного белого вина.

Но когда расстаешься с чувством, нехотя (хотел бы продолжать любить именно ее, такую славную), но оно само неумолимо покидает тебя, медленно, но верно расцепляет твои удерживающие пальцы — потом, говорю я, потом, дорогой друг, куда все девается? Все на своих местах, но куда дело оно свою власть над тобой? Этот запах персиковой косточки от ее щек, и горечи иранской хны от волос, и соленого моря от..., эта пересеченная ароматическая местность, сводившая тебя с ума, — почему она столь неприятна теперь? — лучше бы, чтобы теперь она вообще ничем не пахла, разве что чистой хлоркой, как после ванны.

Все исчезает, не исчезая. Приманка действует безотказно, только пока влюбленность гостит в тебе. Но откуда же берется сама влюбленность?

Есть ли здесь хоть малая толика действительной связи с “любимым”? хоть отчасти — излучение любимого существа на меня-любящего? если да, тогда... Кто же не подтвердит, что, когда он жил с законной, а встречался со знакомой, любовь его была тем сильнее, чем запрещенней она была, чем труднее было встречаться... как страстно проводилось время в обледенелую зиму в каком-нибудь вонючем, но теплом подъезде, как счастливо любилось на каком-нибудь сеансе глупейшей франко-итальянской комедии, где всего можно-то — держаться за руки (а вам уже — под 30)... казалось, только дай, так век бы и просидели у себя на кухонке, все только болтая упоительно о чем ни на есть; но — кто делал все же этот шаг, кто уходил от законной к знакомой, тот подтвердит — не успевала знакомая стать законной, как все кончалось, начинало зеваться, хотелось бежать с разрешенной кухни к черту на рога, хоть назад к прежней законной, да-да, именно к ней, она-то и была настоящей... Так что же это, при чем тут о н а , “любимая”, когда тут только и есть, что сладость запретного плода? чувство протеста против поражения в праве на свободу от..?

Вот тоже и главный остроумец страны: “Если нельзя, но очень хочется, то можно”. Продумай он свое утверждение — увидел бы, как оно само выворачивается наизнанку. Если нельзя — то очень хочется. Но хочется только пока нельзя. А тогда — когда же можно то, что хочется?

Между моей влюбленностью и ее предметом нет не только причинно-следственной связи, но нет вообще ничего общего.

И лучше, когда этот факт ничем не заслонен, как в случае с моей первой: ясно видишь — у нее всего-навсего большая голова на маленьком теле. Понимаешь: спокойно, это не на век, скоро пройдет. Хуже, когда “предмет” чем-то случайным, этим вот глуховатым голосом, какой-нибудь тенью улыбки, осеняющей застенчивый наклон головы и сутуловато-хрупкие плечи, — что-то “заветное” будит в тебе, задевает какие-то “струны”. И пошла писать губерния, искренно вешаешь себе лапшу на уши, находишь объяснение влюбленности в нее — в ней самой, не можешь от нее мысленно отделаться...

С ним хорошо первые две недели. Пока он, как и ты, только отдает. И оба вы только получаете.

Брачное оперение самца.

Не знаю, откуда берется влюбленность, но уж не из “любимой”; не знаю, откуда приходит и куда уходит; но знаю, что в качестве наживки, топлива, стройматериала влюбленность использует мою неполноту, мое призывающее ожидание.